Архитектор душ - Александр Вольт
На свой страх и риск я отложил скальпель. Мои руки дрожали. Я протянул палец и очень осторожно, едва касаясь, прикоснулся к этому тугому узелку из чистой энергии.
Мир исчез. Пропал подвал и запах формалина, свет люминесцентных ламп и фигуры моих спутниц. Меня швырнуло в чужой кошмар. Тут я не был сторонним наблюдателем. Я был внутри этого ужаса, чувствуя его отголоски так, словно они были моими собственными.
Образы были рваными и смазанными, как видеозапись с поврежденной кассеты. Темный, узкий переулок за баром, пахнущий прокисшим пивом и мусорными баками. Тусклый свет, льющийся из грязного окна. Я вижу мокрый асфальт не своими глазами, а ее, ощущая под стоптанными кедами его неровную скользкую поверхность.
Слышу ее колотящееся сердце, звучащее как панический бой барабанов. Воздух полон ночной свежести, но щеки горят не от этого. Все вокруг подернуто дымкой страха и лишено четких контуров.
Голос. Мужской. Низкий, с самодовольными нотками. Он звучит не снаружи, а прямо в черепе, вибрируя в костях. «Эй, красотка листоухая, не хочешь поразвлечься?»
Слова липкие, как грязь, оставляют на душе мерзкий сальный след. Я чувствую ее негодование, короткий ответ, который тонет в мужском смехе.
Фигура, надвигающаяся из мрака. Не видно лица, только массивный силуэт, перегородивший выход из переулка. Запах дешевых сигарет и немытого тела.
Следующий образ — вспышка боли. Резкий рывок за руку. Ее рука, не моя. Я чувствую, как напрягаются ее мышцы в тщетной попытке вырваться. Короткая, отчаянная борьба. Смазанный вид стены, по которой скользит плечо. Удар о что-то твердое, затылок взрывается тупой болью, и мир на мгновение гаснет.
Но сознание не уходит, нет. Оно возвращается с новой волной ужаса, потому что теперь ее прижимают к скользкой и мокрой кирпичной кладке. Перед глазами лишь темная, грубая ткань его куртки, ничего больше. Паника захлестывает, ледяная, удушающая, отнимающая силы.
И вот оно. Крепкие, безжалостные руки смыкаются на шее. Я чувствую, как хрящи поддаются, как невидимые тиски перекрывают доступ к воздуху. Легкие горят, требуют кислорода, которого нет.
Инстинктивный хриплый кашель, который тут же обрывается. Боль. Жгучая, разрывающая боль в шее и в груди. Мир сужается до одной точки. Темнота наползает с краев зрения, пожирая тусклый свет фонаря, что едва пробивался в переулок.
Я отдернул руку, словно обжегшись. Меня качнуло, и едва не упал, ухватившись за край стального стола. В ушах все еще стоял отголосок пережитого видения. Я тяжело дышал, сердце колотилось в груди как сумасшедшее. Картины были смазанными, лица я не видел, но теперь у меня не было ни тени сомнения в том, что это было убийство.
Я бы мог сказать, что спятил, что сошел с ума и каким-то неведомым образом мне удалось увидеть прошедшие события, но… но сейчас я уверен, что видел все взаправду. Мне не пригрезилось. Как и не пригрезилась психея, наличие которой подтвердили две девушки.
Они смотрели на меня широко раскрытыми глазами.
— Что ты опять застыл? — спросила Лидия, повернув ко мне голову. И, судя по тому, что я не реагировал, она решила повысить тон. В голосе прозвучала тревога: — Громов, что случилось⁈
— Не ори, — только и смог я сказать, все еще часто дыша. Я подобрал с пола чистую простыню, которой до этого было накрыто тело, и снова прикрыл Улину. — Голова раскалывается.
Итак, что мы имеем? Я — коронер. Я занимаюсь дознанием внезапных смертей и смертей с подозрением на убийство То есть, устанавливаю причину. Все.
Я не детектив, не оперативник и не следователь. Я не имею ни малейшего юридического права вмешиваться в расследование и вести допросы, кроме как на официальном дознании. И тем более искать убийцу.
Моя власть заканчивается ровно в тот момент, когда я в протоколе пишу вердикт. После этого дело переходит к полиции. К уряднику Ковалеву и ему подобным. К людям, которые хотят побыстрее закрыть дело как «несчастный случай», потому что жертва — «эльфийская шаболда».
Но… теперь у меня есть то, чего нет у них. Я могу прикоснуться к последним мгновениям жизни жертвы. Но зачем это нужно было Громову… для чего он хотел использовать эту силу?
Я медленно поднял голову и посмотрел на девушек. Они стояли рядом, глядя на меня со смесью страха и подозрения. И в этот момент, пока мой взгляд был еще расфокусирован после пережитого шока, я это увидел.
Их души.
Психея Алисы была похожа на неровный, оранжевый мечущийся огонек, как пламя свечи на сквозняке. А психея Лидии — холодный, ровный, бело-голубой свет, яркий, но неподвижный, как звезда в зимнем небе.
Они располагались именно там, за грудиной, в районе солнечного сплетения.
Я моргнул, и видение пропало. Они снова стали просто двумя девушками из плоти и крови.
И тут же в голове родилась мысль. Если мне удалось прикоснуться к психее мертвой Улины и пережить ее последние мгновения… то… могу ли я прикоснуться к психее живых?
Что произойдет? Увижу ли я их воспоминания? Их страхи? Смогу ли я понять, о чем они думают? И что более важно… если насилие оставляет на психее видимые следы повреждений, похожие на «узелки», то могу ли я на нее влиять? Могу ли я их разгладить или, наоборот, затянуть потуже? Что последует за этим?
У меня перехватило дыхание. Я обязательно должен проверить свои догадки в книгах, которые остались после Громова. В них должно же быть хоть что-нибудь на эту тему. Как минимум ответы на вопросы смогу ли я влиять на психю своим прикосновением?
Но для начала… для начала надо попробовать увидеть ее снова хотя бы у себя в зеркале.
* * *
Алиса не вынашивала хитроумного плана мести и не чертила схем проникновения. План родился сам собой одним промозглым утром, когда она проснулась от холода в пустом доме.
Поднявшись в комнату покойного отца, где все еще витал едва уловимый запах его табака и одеколона, она, не колеблясь, выдвинула ящик прикроватной тумбочки, достала маленький, почти сувенирный отцовский револьвер и, не тратя ни на что больше время, пошла к дому коронера Громова.
Алиса хотела бы сказать самой себе, что действовала в тумане, в помрачении рассудка, но, нет. Она четко отдавала себе отчет в каждом шаге,
