Повести и рассказы - Джо Хилл
Левая рука Бакстера вдруг поднялась. Увидев ее краем глаза, Уайетт едва не вскрикнул — так неожиданно было зрелище чего-то призрачно-белого, двигающегося в темноте. Пальцы Бакстера тянулись к горлу, и Уайетт придумал. Он взял эту руку и прижал к компрессу на шее. Потом нащупал правую ладонь мальчика и положил поверх левой. Отпустил — руки Бакстера остались на месте. Пусть не очень плотно, но они прижимали футболку к ране.
— Я на минутку, — сказал Уайетт. Его дико трясло. — Позову на помощь. Добегу до дороги, поймаю кого-нибудь, и отвезем тебя в больницу. Все будет хорошо, только руки не убирай. Все будет хорошо, обещаю.
Бакстер безучастно смотрел вдаль. Этот отсутствующий взгляд Уайетту не понравился. Он встал и побежал. Через несколько метров притормозил, стряхнул левую кроссовку и побежал дальше.
Уайетт бежал, глубоко вдыхая сырой холодный воздух и ничего не слыша, кроме шлепанья своих ног. Ему стало казаться, что раньше он бегал быстрее, что в детстве для бега ему требовалось меньше усилий. Очень скоро закололо в боку, и он, как ни старался, уже не мог сделать глубокий вдох. Наверное, все от курения. Уайетт нагнул голову и продолжал бежать, кусая губы и стараясь не думать о боли в боку. Оглянувшись, он увидел, что убежал совсем недалеко. И снова заплакал. И начал молиться, с каждым выдохом выбрасывая на бегу слова.
— Господи, умоляю, — шептал Уайетт в февральскую тьму. Он бежал и бежал, словно ничуть не приближаясь к шоссе, а только дергаясь между базами: его опять одолело чувство неизбежного поражения. — Господи, помоги мне… Пусть… я буду… бежать… быстрее… пусть… я буду… бежать… как раньше…
Последний поворот, — и показалось шоссе. Под фонарем стоял автомобиль, золотистый седан с выключенными мигалками на крыше. Полиция, с облегчением подумал Уайетт. Забавно: он только что вспоминал свое метание между базами, а это, возможно, как раз Трит Рэндэлл.
Полицейский вышел из машины и стоял у двери; в сумерках виднелся лишь темный силуэт.
Уайетт закричал и призывно замахал руками.
Перевод: Елена Корягина
Накидка
Joe Hill. "The Cape", 2005
Мы были еще маленькие. Меня звали Красная Стрела, и я спасался от брата на высохшем вязе в углу двора. Брата никак не звали. Он просто ждал в гости приятелей и хотел, чтобы меня вообще не было, но тут я ничего не мог поделать: я — был.
Я взял его маску и пригрозил, что открою приятелям его истинное лицо. Брат пообещал наделать из меня котлет и стоял внизу, швыряя в меня камнями. Кидался он как девчонка, а я быстро залез туда, куда он не доставал.
Брат уже вышел из возраста, когда играют в супергероев, и потому все были удивлены его увлечением. Целые дни перед Хеллоуином он разгуливал в костюме человека-стрелы, такого быстрого, что земля под ним плавится, когда он бегает. Хеллоуин прошел, и брат больше не желал быть супергероем. Более того, он хотел, чтобы все забыли, что он вообще им был, да и сам предпочел бы забыть, но я ему не давал — сидел на дереве с его маской, а в любой момент могли прийти друзья.
Вяз высох много лет назад. При сильных порывах ветра от него отламывались ветки и рассыпались по лужайке, а под ногами потом долго потрескивали кусочки коры.
Брат не стал меня преследовать, считал это ниже своего достоинства. Я был в восторге, что опять удрал.
Сначала я бездумно лез вверх — видно, впал в какой-то лазательный транс, наслаждаясь высотой и своей детской ловкостью. Брат крикнул, что ему на меня наплевать (первейшее доказательство обратного), но я-то еще не забыл, почему полез на дерево. Присмотрев себе крепкую, горизонтально идущую ветку, на которой можно было посидеть, болтая ногами и доводя брата до бешенства, я расправил на плечах накидку и полез выше.
Накидка изначально была моим любимым голубым одеялом, чьим обществом я наслаждался с двухлетнего возраста. За эти годы цвет из темно-голубого стал тускло-сизым. Мама урезала одеяло до размеров накидки и в середине пришила молнию из красной ткани. А еще пришила один из отцовских морских шевронов. На нем была цифра 9, пронзенная молнией. Шеврон прибыл к нам из Вьетнама в сундучке вместе с другими вещами. А отец не прибыл.
Мама вывесила на крыльце флаг, посвященный военнопленным, но даже я понимал, что отец ни в каком не в плену.
Накидку я надевал сразу, как приходил из школы. Когда смотрел телевизор, машинально пожевывал ее атласную кромку, за обедом вытирал ею рот и, как правило, спал, завернувшись в нее. И вообще не хотел с ней расставаться. Без накидки я казался себе голым и беспомощным. Она была длинная — настолько, что край иногда попадал мне под ноги.
Добравшись до ветки, я перекинул через нее ногу и уселся верхом. Не будь рядом брата, который стал свидетелем дальнейших событий, я решил бы, что от страха нафантазировал лишнего, а на самом деле ничего подобного не случилось.
Ники стоял внизу, метрах в пяти от меня, смотрел вверх и рассказывал, что именно он со мной сотворит, когда я спущусь. А я размахивал его маской одинокого рейнджера с дырками для глаз.
— Ну, достань меня, человек-стрела, — говорил я.
— Тебе придется там и поселиться.
— Жук-вонючка и тот лучше тебя пахнет.
— Все, теперь ты точно покойник, — сказал он.
Мой братец отвечал на подколки так же, как и камни кидал, — паршиво.
— Стрела-стрела-стрела, — дразнился я.
Распевая дразнилку, я передвигался по ветке, а накидку придерживал правой рукой. Потом накидка за что-то зацепилась, раздался звук рвущейся ткани. Я изо всех сил прижался к ветке, даже подбородок оцарапал, и крепко обхватил ее руками. Ветка прогнулась, поднялась, снова прогнулась, и в морозном ноябрьском воздухе раздался зловещий треск. Мой брат побелел.
— Эрик! — закричал он. — Эрик, держись!
Почему он велел мне держаться? Ведь ветка затрещала, нужно было с нее слезать. То ли брат был в шоке и этого не понимал, то ли подсознательно хотел, чтобы я упал.
Я замер, лихорадочно придумывая, как спастись.
И тут
