Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec
Я сидел на кровати, вжимаясь пальцами в край простыни. Мир вокруг колебался, будто его наспех нарисовали карандашом на промокашке, и теперь кто-то торопливо стирал контуры ластиком.
В дверь постучали. Ровно три раза.
— Войдите, — выдавил я.
Дверь открылась — и вошла она. Ольга. Но не та, что шла со мной по трассе. Не призрак, не молчаливая спутница, не тень с обочины. Здесь она была врачом. Настоящим. На бейдже я с трудом различил фамилию: ГРОШЕВА О. В.
Меня затошнило от этого совпадения.
— Как вы себя чувствуете, Валерий Николаевич? — повторила она, мягко притворив за собой дверь.
— Не называй меня так, — прошипел я. — Я Марк.
Она улыбнулась, и в этой улыбке не было ни капли тепла.
— Марк остался там, на трассе. Здесь — только вы.
— Ложь, — я ткнул пальцем в сторону камеры на тумбочке. — Она пишет. Она всё знает.
Ольга подошла ближе, взяла «Зенит» в руки. Пальцы её уверенно крутанули объектив. Экран вспыхнул — и на нём проявилось изображение: салон «Волги», перевёрнутый, с торчащими ремнями безопасности и тёмной лужей на сиденье. На руле — чьи-то пальцы. Мои, но молодые.
Я попытался закричать, но из горла не вырвалось ни звука.
— Понимаете теперь? — спросила она безразличным, констатирующим тоном. — Времени больше нет. Оно обрушилось, как гнилая стена. Вы одновременно там и здесь.
— Но зачем? — я хватал ртом воздух, словно задыхался. — Зачем всё это?
— Чтобы вы наконец увидели, что значит проснуться, — ответила она. — Но выбор, как ни странно, всё ещё за вами.
Я посмотрел на свои руки. Сухая кожа, проступающие синие жилы, возраст. Но на экране камеры они были другими: молодыми, крепкими. И обе эти версии я знал до боли, до тошноты.
— Я… я не хочу быть им, — выдохнул я. — Не хочу быть своим отцом.
— А вы уверены, что это он? — её глаза холодно блеснули. — Или это всегда были вы?
От этих слов у меня закружилась голова. Я инстинктивно схватился за тумбочку. На ней, рядом с камерой, лежали старые часы без стекла. Их стрелки бешено, с сухим треском, крутились назад, и мне почудился стук — точь-в-точь как удары сердца.
— Хватит! — крикнул я, чувствуя, как трещит по швам последняя опора. — Я больше не буду бегать по этой петле!
И тогда радио заговорило снова. Не шипение и не голос диктора — а мой собственный голос, очищенный от всяких помех, идущий будто из самой глубины черепа:
«Проснись. Не цепляйся. Отпусти».
Ольга наклонилась ко мне, и её губы коснулись моего лба. Они были холодными, как лёд. И в этом прикосновении я почувствовал не утешение, а приговор.
— Последний раз, — безжалостно повторила она. — Кто вы?
Я закрыл глаза. Перед внутренним взором пронеслись все образы: бесконечная трасса, кровь на руле, тень девочки у окна, отец, растворяющийся в тумане. И камера. Снова и снова снимающая то, что я так отчаянно боялся вспомнить.
И тогда я сказал, и в голосе моём не осталось и тени сомнения:
— Я — не он. Я — Марк.
Слово отозвалось оглушительным эхом, будто рухнула крыша. Палата содрогнулась, стекло на окне паутиной поползли трещины. Камера взвыла пронзительно, а её экран залило ослепительной белизной. Часы на тумбочке замерли — стрелки застыли на мёртвой отметке 0:00.
Ольга отступила на шаг. В её глазах мелькнула тень — то ли сожаление, то ли гордость.
— Тогда готовьтесь. Дальше — нет дороги назад.
И она растворилась. Не как призрак в тумане, не мягко — а будто её вырезали из киноплёнки острыми ножницами. Осталась лишь пустота, бледный силуэт на сетчатке и едкий запах антисептика.
Я остался один. В палате. С руками чужого человека. С камерой, назойливо мигающей красной точкой.
И голос прозвучал снова, теперь так громко, что слова вдавились в стены, вползли под кожу, заполнили собой всё:
— ПРОСНИСЬ.
Глава 22. Белая комната
Белый здесь был не цветом, а режимом. Потолок — белый, стены — белые, простыня — белая, даже шум — белый: лампа под потолком трещала, как плёнка на паузе. На стене — календарь с крупными цифрами, иголкой приколотый к побелке. Чёрным по белому: 23 сентября 1993. Я специально моргнул, отвёл взгляд, снова посмотрел — не меняется. Эта дата сидела, как кнопка «REC», и мигать не собиралась.
— Меня зовут Марк, — медленно, по слогам, проговорил я в сторону двери. — Марк Грошев. Не Валерий.
Дверь приоткрылась настолько, чтобы внутрь просунулся тонкий нос и внимательные глаза в круглых очках. Медсестра — в крахмальной шапочке, с белой, как снег, повязкой на руке. Она посмотрела на меня с усталым состраданием людей, у которых на смене пять таких же «не Валериев».
— Вы снова забыли? — спросила она так, будто уговаривала ребёнка съесть суп. — Вчера вы уже спрашивали.
— Я не спрашивал, — выдавил я. — Я утверждаю.
— Угу, — сказала она и исчезла, оставив за собой шёпот хлопка двери и запах карболки.
Я посмотрел на свои руки — всё те же чужие, жилы, морщины, суставы, как колени старого табурета. Если это сон, то он слишком педант: не забыл ни одной складки. На тумбочке — мой «Зенит», немой, но присутствующий, как глаз в темноте. Чуть дальше — стакан с ложкой, эмалированный тазик, стеклянная капельница с пузырьками, которые то поднимались, то опускались, как лифты в доме без лифтов.
— Дышите, — сказал голос у изголовья.
Я вздрогнул. Рядом стояла она. В белом халате, с бейджем (я успел прочесть: «Ольга В. Грошева»), со стетоскопом, который тенью лежал на её ключице.
— Я дышу, — буркнул я. — И говорю. Это важно: я — не Валерий.
— Здесь вы — Валерий Николаевич, — спокойно ответила она. — И если хотите выбраться, вам придётся играть свою роль.
— Я плохой актёр, — сказал я, хотя знал: наоборот, слишком хороший. — И что у моей роли в репликах?
— «Мне лучше, доктор», «я всё помню», «спасибо сестре», — перечислила она, как меню столовой. — Начнём с малого.
— А если я скажу «камера, мотор»?
— Тогда мы вернёмся туда, где уже были, — мягко сказала она и кивнула на «Зенит». — А вы ведь этого не хотите.
Я посмотрел в окно. За мутным стеклом — двор, клены, лавка. Мимо прошёл человек в полосатой пижаме, и на секунду мне показалось, что это я. Младший. В куртке, которую я так любил. Но он не поднял головы. Туман внутри головы был гуще, чем снаружи.
— Доктор, — позвал я и поймал себя на «доктор», не «Ольга». — Почему меня называют
