Левиафан - Хелен-Роуз Эндрюс
Два вышколенных молодых грума приняли поводья Бена. Меня проводили к парадному входу в особняк — солидное двухэтажное здание, довольно новое, выстроенное из серого камня, с элегантным фасадом и множеством высоких застекленных окон. К центральной части особняка примыкали два длинных крыла, на крыше каждого возвышалась печная труба, хотя в настоящий момент дымилась только одна из них. Войдя внутрь, я оказался в просторном холле с витражами, на которых в странно-изящной манере были изображены пейзажи Фенских болот с их холодной красотой. И никаких сцен Судного дня, ветхозаветных патриархов с табличками и выбитыми на них пророчествами, фигур святых с их символикой мучеников. Архитектор, построивший особняк Хаксли, был пуританином.
После нескольких минут ожидания из дверей, ведущих в западное крыло дома, появился лакей и предложил мне снять плащ. Передавая ему плащ, я чувствовал некоторую неловкость за свою потрепанную одежду. Лакей пригласил меня следовать за ним, и мы двинулись через длинную галерею, стены которой были плотно увешаны портретами, под которыми стояли белые мраморные статуи мужчин и женщин со строгими лицами, блистающими ангельской красотой.
Но главной достопримечательностью галереи была модель торгового судна, установленная под стеклянным колпаком, — искусная работа из дуба, холста и сусального золота, высотой в человеческий рост. Хотелось задержаться возле нее и рассмотреть поближе, но слуга ускорил шаг, распахнул дверь в конце галереи, и мы оказались в библиотеке. Это была огромная комната с потолком раза в три или четыре выше, чем в кабинете моего отца. Но если у отца все полки были заставлены книгами, которые он любил перечитывать, то здесь в шкафах виднелось еще немало пустых мест. Что, в общем, было неудивительно: в конце концов, Хаксли из тех, кого принято называть «новыми людьми».
Мэйнон уже был на месте. Держа в руке тонкий хрустальный бокал с темно-красным вином, он увлеченно беседовал с высоким сухощавым человеком. Когда лакей объявил о моем прибытии, собеседник Мэйнона прервал разговор и двинулся мне навстречу. Приблизившись, он приветствовал меня легким поклоном и представился: Вельмут Хаксли. Я ответил на поклон, отметив про себя, что его рубашка и камзол выглядят немногим лучше моих собственных, даже манжеты и те потерты. Наблюдение принесло мне некоторое облечение, хотя не могло не удивлять, что, живя среди такой роскоши, сам хозяин дома одет столь невзрачно.
— Я много наслышан о вашем отце, — начал Хаксли. — Именно поэтому попросил Мэйнона передать приглашение его сыну.
Я снова поклонился, но не слишком низко. Сколь бы туго ни была набита казна Хаксли, с точки зрения общественного положения мы с ним были на равных.
— Для меня это большая честь и огромное удовольствие — познакомиться с вами и побывать в вашем великолепном доме.
— Должен же человек где-то жить. — Хаксли качнул головой, словно отвергая комплимент. — Это место ничуть не хуже любого другого.
Мэйнон сделал глоток вина и расхохотался:
— Ты скромный человек, Вельмут! Во всем Норфолке я не видел дома лучше твоего.
— Ужасное тщеславие, — признался Хаксли, — о котором я теперь сожалею. По нынешним временам разумнее хранить состояние в золоте, а не строить роскошные дома, не так ли?
— Неужели ты допускаешь мысль, что король может одержать победу? — спросил Мэйнон.
Я мысленно застонал: разговор о политике в самом начале вечера? Рановато, хотя у меня не было ни малейших сомнений, что этим все и закончится, как только придет пора набить трубку и разлить бренди.
Я вежливо слушал их беседу, пока мы дожидались прибытия Резерфорда. Когда же в разговоре возникла пауза, попросил разрешения осмотреть библиотеку. Получив позволение хозяина, принялся с жадным любопытством изучать стоявшие на полках книги.
Двигаясь вдоль шкафов в тускло освещенной комнате, я без труда прочитывал названия на корешках — о, как же теперь мне не хватает этой остроты зрения! — отмечая тома с трудами Кальвина[31] и Эразма[32], соседствовавшие с целой армией брошюр, педантично помеченных ярлыками с именами авторов. Среди них попадались писания подвергшегося всеобщему осмеянию безухого Уильяма Принна[33], а также памфлеты индепендентов[34], стоявшие, к моему великому изумлению, рядом с трактатами Джона Мильтона; один из них, озаглавленный «О разводе»[35], на вид был совсем свежий. Я совершенно точно знал, что некоторые из этих произведений изъяты из печати и запрещены, и лишь давнишнее членство в парламенте и неразбериха войны позволяли Хаксли проявлять столь явное безрассудство, держа подобные книги в своей библиотеке. С моей точки зрения, либо он должен быть абсолютно уверен в победе парламентских сил, либо ему следует вести себя более осмотрительно.
Позади меня в глубине комнаты Мэйнон и Хаксли продолжали беседу. Они говорили довольно тихо, хотя и не шептались, однако разобрать, о чем идет речь, было невозможно. И все же я уловил имя Криссы Мур, произнесенное несколько раз, и вспомнил, как судья упоминал каких-то влиятельных людей, оказывавших на него давление.
Когда мы перешли в столовую и разместились за широким дубовым столом, Мэйнон оказался напротив меня рядом с миссис Хаксли, которую он изо всех сил старался развлечь непринужденной болтовней. Хозяйка дома изредка бросала ответные реплики, но в основном предпочитала молчать, предоставив гостю право говорить столько, сколько ему вздумается, чем Мэйнон и не преминул воспользоваться. Его талант рассуждать о предметах, которые могут заинтересовать молодую женщину, — о тканях, поэзии, ботанике, музыке — произвел на меня неизгладимое впечатление, поскольку сам я почти ничего не знал об этих вещах. Что же касается его неразговорчивой соседки — блестящие речи гостя оставили ее совершенно равнодушной. И точно так же она почти не обращала внимания на мужа. Наблюдая за ними, я вновь подумал, насколько важна взаимная симпатия и общность интересов между супругами, чего при большой разнице в возрасте не так-то легко достичь. Мне стало жаль миссис Хаксли — грустная молодая женщина, связанная узами супружества с пожилым, седеющим брюзгой. Мысли мои сами собой обратились к Резерфорду и Эстер: как знать, возможно, их союз — не такая уж плохая затея, как мне показалось вначале. Я решил извиниться перед сестрой. В конце концов, это ее выбор.
Но сам Резерфорд так и не появился. Ожидание в библиотеке затягивалось. Мэйнон, смущенный поведением племянника, начал заметно нервничать. Я тоже чувствовал себя неловко, будучи так или иначе связанным с ним узами будущего родства. Оставалось надеяться, что оскорбление,
