Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec
— Аня! — позвал я снова. Голос сорвался в хрип. — Если это ты… покажись.
В ответ тишина. Только кузнечики, которых не должно быть в такой холод, скрипели в траве.
Я навёл камеру на обочину. На экране — силуэт девочки. Красный зонт в руке, блестящий каплями воды, хотя дождя не было. Она стояла неподвижно, уставившись прямо на машину.
Я обернулся — пустота. Только фонарь освещал мокрый асфальт.
— Господи… — выдохнул я. — Она есть только на плёнке.
Ольга вышла следом. Шаги её были бесшумны. Она остановилась рядом.
— Смотришь не туда.
— Что?
— Ты ищешь ребёнка. Но это не ребёнок. Это кусок тебя, застрявший в той ночи.
Я хотел возразить, но камера дёрнулась в руках. Экран ожил и показал кадр: я — мальчишка, лет семи, с фонариком под одеялом. Я смотрю в сторону угла комнаты. И там — тень. Чья-то фигура.
Я вспомнил всё. Бессонные ночи. Страх. Шёпот из угла: «Не подходи».
— Это она, — прошептал я. — Она всегда была рядом.
— Нет, — сказала Ольга. — Это ты.
Я рухнул на колени, камера выскользнула из рук. На земле лежал мел. Белый, измазанный грязью. Я поднял его — и понял. Круги у машины нарисованы мной. Моей же рукой.
Стук раздался снова. Теперь уже изнутри. Из машины.
Я рывком распахнул заднюю дверь — и замер.
На сиденье лежал красный зонт. Мокрый. Под ним — отпечаток детской ладони.
Я прижал его к груди. В горле пересохло.
— Ольга… — выдавил я. — Я теряю себя.
Она смотрела на меня с каким-то жалким состраданием. Но в её глазах не было слёз.
— Ты начал вспоминать. Это значит, что скоро проснёшься.
— А если я не хочу?
Она коснулась моего лица холодными пальцами.
— Тогда останешься здесь. С ней.
Я снова включил камеру. На плёнке девочка сидела в машине, держась за руль. Она смотрела прямо в объектив и улыбалась.
Я моргнул — и она исчезла. Но внутри осталось ощущение: я видел не Аню. Я видел себя.
Маленького. Испуганного. Который всё ещё стучит изнутри, умоляя выпустить.
Я вернулся за руль, сжал руки на баранке. Она была сухая. Никакой влаги. Никакого следа. Только воспоминание.
Ольга села рядом, и я услышал её шёпот:
— Не смей открывать, если снова постучат. Это уже не они.
Я включил двигатель. Фары разрезали ночь, но впереди я видел только кольцо. Всё снова сводилось к кругу.
И в этот момент я понял: круги, что рисовала Аня, были не предупреждением. Они были приглашением.
Вопрос лишь в том, войду ли я в этот круг сам.
Я поехал дальше, сжимая руль до боли, слыша, как в стекло снова и снова стучит чей-то невидимый кулак.
И, что страшнее всего, я начинал стучать в ответ.
Глава 19. Разрушение времени
Дорога больше не была дорогой. Она превратилась в блеклую линию, тонкую и зыбкую, словно её нарисовали карандашом по выцветшей бумаге. Асфальт потерял цвет. Сначала — серый, потом и вовсе растворился в белёсой пустоте. Мир вокруг будто обескровили, выкачав краски до последней капли.
Я моргнул — и понял, что не помню, куда еду.
— Ольга, — сказал я. — Куда мы направляемся?
Она повернулась, и её губы зашевелились. Но слова… нет, это не были слова. Это был хруст, скрежет, странный напев, похожий на перевёрнутую запись старой кассеты. Я напряг слух, но в голове раздавался только звон, будто кто-то раскручивал пружину прямо в моём черепе.
— Что ты сказала? — крикнул я.
Ольга смотрела спокойно — даже слишком спокойно. Её зрачки разрослись, заполнив глаза целиком, и теперь они были как два чёрных омута. Она повторила фразу, и я понял: это язык, которого я не знаю. Или… не помню?
Я схватил камеру, словно она могла подтвердить, что реальность всё ещё на месте. Но экран показывал только рябь. Статичное шипение, белый снег — как на телевизоре, поймавшем несуществующий канал.
Я бил по кнопкам, открывал крышку, проверял кассету. Всё было на месте. Но на экране — только пустота.
— Нет, нет, нет… — пробормотал я. — Ты должна показывать! Ты всегда показывала!
В ответ — тишина и снег.
Машину начало уводить в сторону. Я резко дёрнул руль — и заметил: руки мои дрожат, как чужие. Морщины на пальцах, которых раньше не было. Или они были всегда?
— Кто я? — спросил я вслух.
Сначала тихо, потом громче, уже крича:
— Кто я, чёрт возьми?!
Память стала крошиться. Имя. Лицо. Отец? Мать? Аня с зонтом? Всё рассыпалось, как старая плёнка, перегоревшая от лампы проектора.
Ольга протянула мне что-то. Я взял. Пустая фоторамка. Внутри — не фотография, а зеркало.
В отражении я не узнал себя. Лицо смазанное, размытое, словно его стерли ластиком. Я вглядывался до боли, пока глаза не заслезились.
— Это не я, — прошептал я. — Это не может быть я.
Но отражение улыбнулось первым.
Я отшатнулся, сердце колотилось, дыхание сбивалось. Ольга приблизилась. Её губы дрогнули в странной, холодной улыбке.
И тогда она поцеловала меня.
Её губы были холодными, как лёд. Холодными настолько, что у меня свело челюсть. Я попытался оттолкнуть её, но пальцы мои не слушались.
Всё, что я мог — почувствовать, как вместе с этим поцелуем из меня вытаскивают остатки памяти.
Я зажмурился. Когда открыл глаза, дорога исчезла. Мы зависли в пустоте. Мир больше не был миром. Только чёрное и белое, как плохо проявленная фотография.
И я понял: время разрушилось. А я — вместе с ним.
Цвета уходили дальше, чем глаза. Сначала побледнели руки — стали серыми, как газетная бумага; затем исчезла рыжина пыли на коврике, затем сгладился блеск хрома. Я поймал взглядом красный зонт — он ещё держался, тёплый, как уголь под пеплом. Миг — и всё. Полотно потемнело, из него вытекла последняя капля алого, оставив аккуратный набор градаций «между».
— О… л… — я попробовал позвать и внезапно понял, что забыл, как заканчивается её имя.
Она ответила — тем же хрустом плёнки, тем же вывернутым языком, где слова не строятся, а складываются назад:
— …ла — т храд мэ нэ, илен ом…
Я закрыл глаза, будто это поможет вернуть звук в привычную сторону. Не помогло.
Камера в моих руках продолжала выдавать снег. Не изображение — белые хлопья на чёрном, без конца. Я поднажал на «Menu», «Rec», «Play» — пальцы всё помнили, и это пугало сильнее, чем
