Как жить богом - Михаил Востриков
'Его боится сама бабушка Старость и сама госпожа Смерть!.
«Он ничего не боится».
А бояться при прочих равных видимо должен.
СЦЕНА 15/9
А Богдан-Благоносец заделался бухгалтером в каком-то АО или ТОО. И ему там нравится. Благоносцу! Фирма производит леденцы «Матушка Медоуз». Спрос на них обалденный, Богдан ходит — пузо вперед, и когда ему говорят:
«Ну ты, бухгалтер, — он важно поправляет, — Я тебе не бухгалтер, я ГЛАВНЫЙ бухгалтер!».
Когда в последний раз дарил он свое пресловутое «благо»? Кому? Да он их всех терпеть не может, он зол на них, как Господь на Дьявола.
СЦЕНА 15/10
А Юрка-Полиграф служит при частном сыщике, определяет искренность-ложность показаний хныкающих свидетелей и почти не пьет, потому что под балдой теряет способность отличать правду от вранья.
СЦЕНА 15/11
А про Костю-Вельзевула Сэнсей вообще не вспомнил. Между тем, наш Повелитель Мух занимается (за деньги!) уничтожением («уговариванием») тараканов, истреблением подвальных комаров и «выпроваживанием» крыс.
Очень хорошо, оказывается, можно также заработать, вытравливая плод у домашних кошек — всего в два сеанса, совершенно безболезненно и абсолютно безвредно для здоровья. Пятнадцать баксов, ни пито, ни едено.
СЦЕНА 15/12
И все ДОВОЛЬНЫ! Никто из нас не жалуется. И не думают даже! Проклятая свинья жизни!
Снова звонит телефон.
— Папа, — пищат из трубки, — С тобой мама хочет поговорить.
— Подожди! Ляпа! — воплю я, но в трубке уже моя любимая Номер Два. Она хочет знать, куда я опять засунул эту проклятую сберкнижку.
— А как ты думаешь, золотая моя чешуйка, куда человек может засунуть свою сберкнижку? Попробуй поискать в холодильнике.
— Знаешь что, шутник ты мой хренов! Изумруд мой яхонтовый, деван лез анфан! Сберкасса сейчас закроется, а ты тут меня шуточками обшучиваешь.
Я срочно докладываю где хранится эта проклятая сберкнижка и тут же снова остаюсь один.
Лирическое отступление №4. «Немного статистики»
.
Злая девочка
Родители девочек особенно — невероятно, удивительно, неправдоподобно! — настырны… Эти, например, приходят уже четыре раза.
Первый раз — втроем (полный комплект: папаня плюс маманя плюс любимая дочурка, она же «подросточек-девица»), второй раз — вдвоем (папахенс плюс мамахенс) и еще дважды — маман единолично.
Папочка — фигура неопределенная, без имени-отчества и фамилии, но несомненный впрочем госчиновник муниципального уровня. Маманя же, Элеонора Кондратьевна, — женщина того типа, что с самых юных лет выглядят «хорошо сохранившимися». Она из породы бойцовых дам обитающих в райкомах, профсоюзах и собесах — Бой-Баба высочайшего класса и невероятной пробивной силы. Баллиста. Катапульта. Стенобитная пушка. Единорог. Да только не на таковских напала: Сэнсей стоит, словно Великая Китайская стена под напором кочевников.
Неприятная девочка — выломанная, тощая, неприветливая, с темным взглядом исподлобья. Роберт получает задание напоить ее какао, пока в кабинете происходят деликатные переговоры.
(Запись включить, беседу не слушать, развлечь ребенка и быть на подхвате.)
Ребенок без всякого энтузиазма копает грязноватым пальцем в вазе с печеньем. Выбирает, откусывает и бросает обратно. Крошки сыпет на скатерть. Бумажки от конфет роняет на пол. Роберт разозлившись приказывает подобрать — подбирает, кладёт на край блюдца и смотрит темным взглядом, словно запоминает гада навсегда. Потом (выхлебав две кружки какао) выбирается из-за стола (молча) и упирается лбом в оконное стекло — стоит неподвижно минут двадцать, наблюдая, как мальчишки гоняют шайбу на детской площадке. Очаровательное существо двенадцати лет от роду и без единого располагающего к себе просвета в облике.
Чтобы разрядить обстановку, Роберт ей поёт:
Одна подросточек-девица
Бандитами была взята,
Принуждена им покориться,
Была в мансарде заперта
Старинный комический романс. Там с девочкой вытворяют разные ужасы в манере девятнадцатого века — морят голодом и холодом, заковывают в кандалы, бросают в океан, однако же — после каждого куплета припев:
«Но поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда, рука ее над цветком изгибалась, и из лейки лилась вновь вода».
Неугнетаемая и непотопляемая девица. Очень смешно.
Не помогает. Все тот же темный взгляд «из-под спущенных век» ему награда.
Бормоча под нос классическое «И утка крякает, чия-то дочь», он прибирает со стола и терпеливо ждёт окончания переговоров.
Сэнсей, разумеется, отказывается с ней работать. Объяснение предложено стандартное (предельно вежливое):
— У меня не получается работать с девочками, увы. Благодарю вас за щедрое предложение, нет!
Но дело оказывается не так просто. Немедленно и вдруг (на другой же день) появляется в доме жуткий страхагент и они спорят битый час о непонятном и неприятном. В ход идут сплошные эвфемизмы и Роберт понимает только, что страхагент предрекает злой девочке огромное будущее, а Сэнсей отказывается это будущее ковать.
— У меня здесь вам не скотоводческая ферма. Я не умею выводить породу. Я только умею замечать то, что уже есть. А то что я здесь замечаю мне не нравится. Категорически!
Что-то нехорошее видится ему в этом неприятном ребенке. Какое-то обещание Зла. И страхагент этого видения не оспаривает. Он только полагает, что имеет место обещание не «Зла», а «Пользы» — титанической пользы для этого мира («вашего мира», говорит он) — «заевшегося, опаскудевшего, упертого чавкающим рылом в тупик».
Такого еще не бывало: сосредоточенное наступление на Сэнсея длится две недели. Родители — страхагент, снова родители и снова страхагент. Сэнсей выстаивает.
Когда в последний раз Роберт провожает страхагента к выходу и возвращается в кабинет, мрачно сидящий за столом Сэнсей спрашивает его вдруг:
— Вы можете себе представить этого человека кругленьким розовеньким поросеночком с усиками квадратиком и с картавым говорком капризного Гогочки?
Роберт задумывается и говорит:
— Нет. Не получается, воображения не хватает.
— И у меня тоже, — признаётся Сэнсей, — Что с нами делает время! А Вы можете представить себе меня стройным, как тополь, и с черной тучей волос на голове, из-под которой не видно, между прочим, этого чертова подзатыльника. Даже и догадаться о нем невозможно?
— Могу! — честно говорит Роберт, хотя и не сразу понимает, о каком «подзатыльнике» идет речь.
— Льстец, — говорит ему Сэнсей без улыбки и вдруг цитирует Монро (почти дословно):
— Человек не меняется на протяжении жизни, он просто становится все больше похожим на самого себя.
Это звучит убедительно и Роберт решает не спрашивать, кого он имеет в виду — себя или страхагента. И в чем здесь дело
