Левиафан - Хелен-Роуз Эндрюс
Опустив поднос на пол, достаю из кармана связку ключей, вставляю самый маленький из них в замочную скважину и с легким щелчком поворачиваю. Открываю дверь и на короткий миг чувствую свежий запах моря и вкус соли на губах. На меня обрушиваются оглушительный свист ветра, несущегося над волнами, и приближающиеся раскаты грома. Но это всего лишь моя фантазия. Я чутко прислушиваюсь к звукам. В доме царит тишина.
За дверью находится еще одна лестница, четырнадцать ступенек, ведущих наверх, к другой двери, сделанной из цельного дуба и заложенной тяжелой деревянной балкой. На площадке нет ни одного окна, но на стене вдоль лестницы укреплены подсвечники. Я стараюсь, чтобы свечи в них всегда горели. Мои глаза давно привыкли к их тускло-желтому мерцанию.
Но сегодня свечи не горят. Лестница погружена в кромешный мрак.
Сверху не долетает ни звука. Я ставлю ногу на первую ступеньку лестницы, но затем отступаю.
«Ты так боишься темноты?» Мысль о собственной трусости неприятно кольнула под сердцем. И тем не менее я оставляю поднос у подножия лестницы и возвращаюсь на кухню за свечами. Соленый запах моря исчез.
Я беру огарок восковой свечи и, прикрывая огонек ладонью, проделываю обратный путь наверх. Когда свечи на лестнице зажжены, я закрываю за собой дверь маленьким ключом, существующим в единственном экземпляре, и начинаю подниматься по ступенькам.
Ступеньки крутые. На полпути в сердце вонзается раскаленная игла. Привалившись к перилам, я замираю. Чувство жжения накатывает волнами, с каждой новой волной голова кружится все сильнее. Я стискиваю зубы и жду. Когда боль отступает, вытираю рукавом выступившую на лбу испарину и продолжаю путь наверх.
Добравшись до последней ступеньки, с трудом перевожу дух. Воздух здесь кажется разреженным, как будто я поднялся высоко в горы, а не на полтора фута по лестнице. Дом, пылающий очаг, тощий кот, сосредоточенно умывающийся под кухонным столом, — все осталось внизу, в другой жизни. Возможно, в другом мире.
Я вытягиваю деревянную балку из железных скоб, как сотни раз делал это за прошедшие годы. Дверь со скрипом открывается. Я стою в проеме, загораживая собой свет, льющийся с лестницы, поэтому пространство, куда я собираюсь вступить, погружено в полумрак. Мое собственное дыхание отдается у меня в ушах, страх железными тисками сжимает внутренности. Запах моря становится почти удушающим.
Я вхожу.
Мансарда, где я оказался, меблирована скромно и содержится в безупречной чистоте. Возле стены справа от входа стоит кровать с периной и теплым одеялом. Рядом — невысокий комод и умывальник, под умывальником — ночной горшок. На полу лежат несколько разноцветных ковриков. На противоположной стене — небольшое оконце, через которое проникает слабый свет. При строительстве дома окна здесь не было, я сам прорезал его. Подокном стоит деревянная скамейка, на которой сидит обитатель мансарды. Он смотрит на улицу, на припорошенное снегом поле. Я вижу длинные льняные волосы, тронутые возле корней сединой. Пряди рассыпаны по плечам и по спине. Сидящий одет в просторную рубашку из небеленого полотна, которая спускается до закованных в кандалы лодыжек.
Я жду.
— Чувствуешь запах? — сиплым — результат многих лет молчания — голосом произносит существо. — Море?
— Нет, — отвечаю я.
Мой голос тоже дает трещину.
Существо поворачивается ко мне лицом. Ворот его рубашки распахнут, в широком вырезе видна бледная шея без единой морщины, изрезанная множеством узловатых шрамов, темных, как бычья кровь. Они напоминают переплетение рек с рукавами и притоками. Шрамы уползают вбок, к левой ключице.
— Мы неподалеку от моря?
Пройдет несколько мгновений, прежде чем спросивший поймет, что я не намерен отвечать. И в эти несколько мгновений я стану объектом пристального внимания. Я чувствую на себе пронизывающий взгляд, а затем раздается короткий пронзительный хохот, который вонзается в меня, словно кинжал.
— Томас, следы прожитых лет лежат на тебе как печать предательства!
Я не оспариваю вынесенный мне вердикт. Все мое внимание поглощено голосом, который произнес его. Мне слишком хорошо знаком этот голос. И происходит то, чего я больше всего опасался: нечто внутри меня, то, за что я пытаюсь уцепиться, рушится.
— Вот твой завтрак, — приподнимая поднос, говорю я.
Существо рассматривает лежащие на подносе предметы. Тонкая бровь ползет вверх.
— Ты поешь со мной?
— Давай я лучше покормлю тебя. Тебе самой будет сложно. — Я делаю несколько шагов, приближаясь.
Она опускает взгляд на свои запястья, скованные наручниками, цепь от которых тянется к кандалам на ногах.
— О, тогда непременно поедим вместе. — Снова раздается сухой смешок.
Я опускаюсь на скамейку рядом с ней, стараясь не обращать внимания на тяжелый запах пота и прелой кожи. Таз и пара кувшинов с горячей водой — все, что я сумею поднять по лестнице, но я решаю, что непременно сделаю это. Мэри, конечно, будет настаивать, чтобы самой помыть ее, но я поклялся, что отныне и до самого конца никто, кроме меня, не войдет в мансарду.
Я подношу бокал с вином к ее губам и слегка наклоняю, чтобы она могла начать пить. Дождавшись, когда бокал наполовину пустеет, я ставлю его обратно на поднос и предлагаю ей хлеб. Я держу кусок ровно, стараясь, чтобы рука не дрожала, пока она откусывает маленькими белыми зубами аккуратные кусочки и пережевывает их. Вслед за хлебом настает черед лукового супа. Ложка за ложкой я вычерпываю его из миски.
— Я помню, ты любила луковый суп, — замечаю я.
Однако ответа не получаю.
В комнате висит тишина. Трапеза окончена. Больше мне здесь делать нечего. Но я не ухожу. Она сидит, потупившись, а я смотрю на ее тонкие веки с голубоватыми прожилками и едва заметные морщинки возле глаз — свидетельство минувших лет. Уголки губ чуть опущены, словно ее одолевает скука.
Быстрое движение в углу комнаты Заставляет меня повернуть голову. Комок серовато-коричневых перьев бьется под потолком — сойка! Наверное, спасаясь от холода, она по ошибке нырнула в дымоход или проскользнула через дыру в черепичной крыше, которую я все никак не соберусь заделать. Птица мечется в тщетной попытке найти обратную дорогу, беспорядочно порхает между балками и тревожно чирикает. Мне жаль пичугу, но я не вижу отверстия, через которое можно было бы выпустить птичку на волю, даже если бы я сумел поймать ее.
— Совсем другой мир, — звучит у меня над ухом.
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на выражение лица, с
