Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec
Я закрыл глаза. Потом открыл. Зеркало было пустым. Но чувство, что там кто-то есть, не исчезло. Оно осталось. Как заноза в памяти.
— Мы должны найти выход, — сказал я, снова заводя машину. — Должен быть способ выбраться из этого.
— Выход есть всегда, — ответила Ольга. — Просто ты не готов его увидеть.
— Что это значит?
— Это значит, что ты цепляешься за обрывки. За тени. За «что, если бы…». За дороги, которые не свернули туда, куда нужно. Ты никогда не отпускал. Ни отца, исчезнувшего в дымке девяностых. Ни себя того, юного и наивного, верившего, что дорога ведёт куда-то, а не просто уходит из ниоткуда в никуда. Ни Аню, её смех, её красное платье, оставившее лишь запах мокрого асфальта и этот проклятый красный зонт.
Я почувствовал, как горло сжалось. Каждое её слово попадало точно в цель, как пуля.
— Ты права, — прошептал я. — Я не отпускал. Но что теперь? Что я должен сделать?
Ольга положила руку на мою. Её прикосновение было холодным, как лёд.
— Ты должен выбрать. Остаться здесь или вернуться. Но знай: каждый выбор имеет последствия. И не все они — хорошие.
Я кивнул. В этот момент я понял, что выбор уже сделан. Давно. Может быть, в тот день, когда я потерял отца. А может быть, ещё раньше. Когда решил, что буду снимать. Что буду искать ответы.
Но теперь я знал одно: сон на ходу — это не ошибка. Это способ проснуться. Или навсегда остаться во сне.
Я нажал на газ. Машина рванула вперёд. Сквозь туман. Сквозь память. Сквозь время.
Потому что теперь я знаю:
сон на ходу — это не ошибка.
Это — способ выжить.
Это — попытка проснуться.
Это — последний дубль.
Или первый.
Зависит от того, с какой стороны смотришь.
Глава 13. Письмо, которого не было
Я остановился у обочины — не потому, что устал, а потому что внутри всё заскрежетало, как старая коробка передач. Если бы поехал дальше, разорвался бы прямо за рулём. Машина дышала тяжело, мотор сипел, словно старый астматик, — и это странно совпадало с моим собственным дыханием.
Я потянулся к рюкзаку за водой, но застыл: молнии были расстёгнуты, хотя я их точно застёгивал. На самом верху лежал конверт — жёлтоватый, плотный, будто из другой эпохи. На нём размашистым почерком было написано: «Вскрыть после моей смерти».
— Очень смешно, — пробормотал я. — Прямо хоррор девяностых. Не хватает VHS-кассеты с проклятой девочкой.
Ольга повернулась ко мне. В её взгляде не было ни удивления, ни страха — только усталая жалость.
— Не открывай, — сказала она тихо.
— И что мне теперь? — усмехнулся я, чувствуя неприятный холод в груди. — Хранить до конца жизни, а потом завещать племянникам?
— Просто… не открывай.
Естественно, я вскрыл.
Внутри оказалась фотография. Чёрно-белая, выцветшая, с неровными краями. На ней — мои похороны. Я лежал в гробу, с венками и крестом, среди мрачных лиц родственников, которых даже не узнал. Внизу стояла дата: «23.09.1993».
Снимок выпал из рук, будто обжёг.
— Ну и шуточки, — прошептал я скорее в пустоту, чем к Ольге.
— Это не мои, — отрезала она. — Это твои.
— Мои? — я рассмеялся слишком громко и фальшиво. — Да я даже такие даты не пишу — у меня почерк уровня врача после дежурства.
Ольга молчала. Костяшки её пальцев побелели.
Я поднял фото — и оно изменилось. Теперь я не лежал, а стоял рядом с гробом, держал «Зенит» и снимал собственные похороны. Объектив смотрел прямо на меня.
Я жадно сделал глоток воды — и едва не вывернулся. Жидкость была густой, маслянистой и на вкус как бензин. Запах заправки мгновенно наполнил салон.
Я закашлялся, брызнув на сиденье.
— Отлично, — прохрипел я. — Смерть от «Святого источника» со вкусом девяносто пятого.
Ольга закрыла глаза.
Я швырнул бутылку на пол. Она ударилась о коврик и разлетелась на осколки стекла, хотя мгновение назад была пластиковой.
Мир становился всё больше похож на чью-то злую шутку.
Я снова достал конверт. Теперь внутри лежал пропуск — ламинированная карточка с фотографией без лица, будто его стерли. Имя же читалось отчётливо: В. Грошев.
— Это… отец? — выдохнул я.
Ольга отвернулась.
— Отвечай! — я схватил её за руку. — Ты знала?!
Она молчала. По щеке скатилась тонкая слеза.
— Ты сам просил меня не говорить, — прошептала она.
— Когда я это просил?
— Тогда. В ту ночь.
Мир поплыл. Голова закружилась. Всё внутри кричало: или я схожу с ума, или начинаю вспоминать.
Я снова взглянул на фотографию. Теперь там не было ни гроба, ни людей — только пустое поле в тумане. Подпись гласила: «Скоро».
Я сунул пропуск обратно в конверт — бумага сопротивлялась, липла к пальцам, пахла бензином. Я опустил стекло, вдохнул сырой воздух — и понял, что запах идёт не снаружи. Он тянулся изнутри: из конверта, из фотографий, из меня самого.
— Говори всё, — вытер я рот, где стоял металлический привкус. — Кто ты. Что было с отцом. Почему мой почерк там, где его не могло быть. Почему вода стала бензином, а фото — монтаж из преисподней.
— Если начну говорить, — тихо ответила она, — они услышат.
— Кто «они»?
— «Они» — это когда ты не успел, — сказала Ольга. — Когда выбор не сделан. Когда кадр завис.
— Отлично, — фыркнул я. — Значит, нас преследует недомонтаж и плохой режиссёр.
Конверт дрожал на коленях. На клапане проступили буквы: НЕ ОТКРЫВАЙ. Я усмехнулся и перевернул его. С обратной стороны светилось новое: ПОЗДНО.
— Ты знала про дату? — спросил я. — Про похороны? Про пропуск?
— Я не знала, — прошептала она. — Я каждый раз это помню впервые.
— Прекрасно, — буркнул я. — У нас тут «День сурка», только вместо будильника — 23.09.93.
Радио ожило: «Сектор 12. Допуск № 3. Попытка синхронизации. Оператор — Оле…» — слово растворилось в тишине.
— Ты была оператором? — я вскинулся. — На «Зеркале»?
— Была. И не была.
Она повернулась ко мне — глаза зелёные, почти чёрные.
— Марк, в ту ночь ты сам сказал: «Если забуду — не говори. Если вспомню — не мешай».
Вкус бензина стал сильнее. Перед глазами вспыхнул коридор, белый свет, металлическая арка, запах озона. Чей-то смех рядом.
— Чем тогда всё закончилось?
— Ничем. Поэтому мы здесь.
Я снова достал фотографию. На сей раз поверхность вела себя, как жидкая: в середине зашевелилось пятно, сложилось в кадр. Пустое поле сменилось дорогой. Я узнал колею, этот облезлый километровый столб — 93. На обочине стояла «Волга». У руля — мужчина в плаще.
