Левиафан - Хелен-Роуз Эндрюс
Мэри спрашивает, как долго я намерен писать. Я бессовестно вру, говоря, что еще полчаса, не больше. Мэри не нравится, когда я долго сижу над бумагами, напрягая глаза, и она вечно ворчит на меня. А я заверяю, что вовсе не напрягаюсь, но тренирую зрение, чтобы подольше любоваться ее красотой. Она смеется, смех у нее легкий, как пух. Затем Мэри уходит, как обычно, спокойно и неторопливо и уносит с собой уверенность, которую я всегда ощущаю в ее присутствии. Оставшись один, я продолжаю чтение.
…Полно рифов и отмелей, достаточно коварных, чтобы всякий раз, когда приходилось браться за весла, мы со страхом, словно неопытные юнцы, погружали их в воду. Нам необходимо как можно ближе подойти к побережью, прорезанному множеством скалистых бухт, где мы могли бы укрыться и переждать шторм. Однако не слишком близко, чтобы нас не расплющило о скалы. Каждый из находящихся на борту понимал: стоит допустить малейшую оплошность, и мы присоединимся к тем сотням и сотням моряков, чьи жалкие останки покоятся на дне моря…
Я откидываюсь на спинку стула, протирая кулаком уставшие глаза. Мне нет нужды продолжать чтение: хотя лежащие предо мной страницы хранят подлинную историю — в каком-то смысле они последняя ниточка, соединяющая меня с подлинной историей, — этот рассказ я знаю почти наизусть. Чтение отцовских записок — всего лишь попытка оттянуть момент, когда мне придется сделать то, что я обязан сделать. А также желание отгородиться от знания, которое таится в самой глубине моего существа. Оно зародилось в то самое утро, когда Мэри спустилась вниз, бледная как смерть, и произнесла слова, которые, как я прекрасно знал, мне однажды доведется услышать:
«Она проснулась».
Глава 2
28 декабря 1643 года. Северный Норфолк
Дорогой брат!
Мое сердце преисполнилось радостью, когда я получила твое письмо. Я до крови стерла колени, стоя перед распятием и молясь о том, чтобы ты вернулся к нам целым и невредимым. Сама мысль о том, что ты находишься в гуще сражения, неотступно преследовала меня, так что я даже не сумею описать пережитое мною смятение. К счастью, мои молитвы были услышаны, и теперь, зная, что ты в безопасности, я не устаю благодарить Бога. Это лучший дар, которым Он мог осчастливить нашу небольшую семью. И верный знак, что Господь благословил нас.
Однако теперь, когда опасность миновала — или, по крайней мере, так говорит отец, ибо я мало что смыслю в происходящих событиях, — я должна сообщить кое-что, о чем умалчивала до сих пор: дома у нас не все гладко. Поэтому умоляю тебя вернуться как можно скорее. Пожалуйста, ни под каким предлогом не откладывай свое возвращение. Я не стану сейчас пересказывать подробности. Рассказ занял бы слишком много времени. да и кроме того, боюсь, он покажется тебе невероятным, когда ты станешь читать его при свете дня. Я же пишу в вечернем сумраке при свечах. и мои руки дрожат так сильно, что я с трудом вывожу буквы. Скажу лишь, что на наш дом совершено нападение — мы атакованы ужасным злом, сам ад обрушился на нас.
Это зло исходит от Криссы Мур, распутницы и блудницы. Ты, конечно же, помнишь, что она появилась у нас в апреле в качестве служанки, но без надлежащих рекомендаций и вообще неизвестно откуда. Клянусь, Томас, девчонка все крепче и крепче опутывает отца своей порочной сетью. Порой мне кажется, он очарован ею и абсолютно глух к моим предостережениям. Я беспокоюсь за его жизнь и за его душу. Отец ведет себя безрассудно. Брат, она — мерзость земли, порождение Вавилона!
В Книге Исход ясно сказано: «Колдунью в живых не оставляй!»[2] А поскольку это слова самого Господа, я обязана действовать. Ждать больше нельзя! Надеюсь, к твоему приезду в нашем доме восстановится мир и покой. Однако силы мои невелики — если только Бог не пожелает укрепить меня, — и коль скоро случится, что ведьма одержит верх, полагаю, в тебе она найдет более достойного противника, чем я. Не отступай, не подведи меня и нашего Господа. Томас, возвращайся домой как можно быстрее!
Да хранит Бог короля. Пусть армия Кромвеля поскорее одержит победу и освободит его от влияния папистов.
Да благословит тебя Господь.
Твоя любящая сестра Эстер
Я сложил письмо и засунул обратно в карман. Взявшись перечитывать послание Эстер, я лишь хотел освежить в памяти его содержание и тут же горько пожалел об этом. Лошадь моя шла крупной рысью. Покачиваясь в седле и вглядываясь в строки при свете угасающего дня, я с трудом разбирал каракули, написанные дрожащей рукой сестры. Я вспомнил и другие ее письма, в которых Эстер не раз умоляла поскорее вернуться домой, и почувствовал укол совести.
Что же касается тревоги, которой полны ее письма, — совершенно очевидно: у Эстер попросту сдали нервы. Да оно и неудивительно, когда шестнадцатилетняя девушка безвылазно живет на удаленной ферме. Сестра всегда отличалась живым воображением и некоторой склонностью к меланхолии. Эстер необходимо общество сверстников, друзей, которые помогли бы ей развеяться.
Наше поместье раскинулось в глубокой долине меж холмов, и только несколько небольших деревушек находилось поблизости. Матери, которая могла бы вразумить и наставить Эстер, у нас не было. Кроме отца в доме жили только слуги: эта новая горничная Крисса и другая служанка, Джоан, девушка добрая и честная, но глуповатая и беспечная, как молодой козленок. Я решил по возвращении поговорить с отцом: надо подыскать для сестры подругу — девушку ее возраста и одного с ней положения, которая могла бы составить Эстер подходящую компанию.
О Криссе Мур я почти не думал. Правда, отец редко брал в дом новых слуг. Будь я чуть внимательнее, мне, возможно, показалось бы необычным и то, что он принял служанку без рекомендаций, но тогда мой ум был занят другим. Я получил ранение под Ньюбери[3], рана моя заживала плохо, и любое слишком резкое движение лошади подо мной отзывалось острой болью, невольно вызывая в памяти неприятные образы: я вновь и вновь видел нацеленную на меня пику противника и то, как он наносит сокрушительный удар; затем —
