Повести и рассказы - Джо Хилл
— Что это еще такое, черт возьми? — крикнул я.
— Домашняя собака, — отозвался отец. — Ты ведь всегда хотел собаку.
— Только не такую, которая жрет моих друзей!
— А ну-ка слезай с вентилятора, Арти! Он для этого не предназначен.
— Это не собака, — продолжал возмущаться я, — а самый настоящий блендер с клыками!
— Сам придумаешь ему имя или мне доверишь? — хмыкнул отец.
Мы с Артом укрылись в спальне и занялись обсуждением собачьих кличек.
— Снежинка, — предложил я. — Светляк, Пупс.
«А если Счастливчик? Звучит неплохо, как считаешь?»
Конечно, мы дурачились, а вот Счастливчик шутить был не намерен. За неделю Арт трижды подвергался смертельной опасности, сталкиваясь со злющим псом.
«Если он пустит в ход зубы — мне конец. Понаделает дырок…»
К дому питбуль так и не привык — везде оставлял почти невидимые на пушистом коричневом ковре сюрпризы. Как-то раз папа вляпался босой ногой в свежую кучку. О, в каком он был гневе! Гонялся за псом по всему дому с молотком для крокета, пробил дыру в стене и, хорошенько размахнувшись, переколотил несколько тарелок на кухне.
На следующий день мы устроили во дворе специальный загон, куда и переехал Счастливчик, посаженный на длинную цепь.
Арт стал бояться к нам заходить, предпочитая приглашать меня в гости. Я не видел в таких походах особого смысла — далековато. Мой-то дом совсем рядом со школой — прямо за углом.
— Что ты переживаешь? — удивлялся я. — Пес в загоне. Вряд ли он сообразит, как открывается дверца.
Да-да, Арт понимал, и все же… Если вдруг он и заглядывал к нам на минуту-другую, то обязательно приносил с собой пару заплаток для велосипедных шин. Так, на всякий пожарный.
С другой стороны, зачастив в гости к Арту, я стал задумываться: а чем, собственно, было лучше встречаться у нас? Приноровившись совершать долгие прогулки, я постепенно забыл, что поначалу считал эту дорогу бесконечной. Даже, можно сказать, предвкушал, как пройдусь по извилистым улочкам пригорода мимо коттеджей, раскрашенных в цвета диснеевских мультиков — лимонные, бирюзовые, оранжевые. Продвигаясь от своего дома к жилищу Арта, я попадал в другую страну, где царили порядок и глубокое спокойствие, а в самом центре этого островка стоял коттедж Ротов.
Арт не мог ни бегать, ни говорить, боялся каждого острого угла, и все же мы находили чем заняться. Во-первых, смотрели телевизор. Я, в отличие от других детей, о телевидении знал очень мало. Отец — я уже рассказывал — страдал от жестоких мигреней и, находясь на пенсии по инвалидности, целыми днями просиживал в гостиной. Так что телевизор был занят с утра до вечера — папа смотрел не меньше пяти сериалов в день. Я боялся его побеспокоить и компанию ему составлял крайне редко — зачем отвлекать отца? Ему не до меня.
Арт говорил, что с удовольствием согласится на любую интересующую меня программу. А я никак не мог совладать с пультом дистанционного управления, да и передачу выбрать затруднялся — совсем потерял навык. Приятель был фанатом НАСА, так что мы смотрели все, что связано с космосом. Ни одного запуска космического челнока не пропустили. Арт писал: «Хочу стать космонавтом. Приспособиться к невесомости — не проблема, я и так почти ничего не вешу».
В то время закрутился проект с Международной космической станцией. По телевизору говорили, что человек не готов надолго уходить в космос — у космонавтов атрофируются мышцы, а объем сердца уменьшается аж в три раза.
«Видишь, я набираю один плюс за другим: мышц у меня нет, атрофироваться нечему. И сердца нет. Говорю же: я — ИДЕАЛЬНЫЙ КОСМОНАВТ, на орбите буду чувствовать себя как дома».
— Я знаю, кто тебе поможет. Хочешь, позвоню Билли Спирсу? Он наверняка найдет ракету, чтобы воткнуть тебе в задницу. Он даже вроде что-то такое планировал.
Арт одарил меня мрачным взглядом и запиской из двух слов.
Лежать у Арта перед телеэкраном мне нравилось, однако не всегда нам предоставлялась такая возможность. Его отец давал детям уроки игры на пианино, стоявшем в гостиной. Если начиналось занятие, мы перемещались в спальню Арта — включали компьютерные игры. Звукоизоляция в доме была не ахти, и через двадцать минут, наслушавшись неумелых звонких аккордов на тему «Лодка-лодочка плывет», мы бросали друг на друга очумелые взгляды и без лишних разговоров выпрыгивали в окно.
Мама Арта тоже оказалась музыкантом, играла на виолончели. Они и сына хотели отдать в музыкальную школу, однако ничего, кроме большого разочарования, из этой затеи не вышло. Арт как-то поделился со мной:
«Я даже на дудке сыграть не смогу».
Пианино исключалось — у Арта на руках был только большой палец, а пухлая подушечка ладони для клавиш не годилась. С такими ручками ему потребовались годы тренировок с наставником, чтобы обучиться хотя бы разборчиво писать мелком. Духовые инструменты по очевидным причинам также не обсуждались: легкие у Арта отсутствовали. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пробовали ударные, однако на них у Арта не хватало силенок.
В итоге мать купила ему цифровую видеокамеру.
— Будешь заниматься цветомузыкой, — предложила она. — Цвет тоже рождает мелодии.
Миссис Рот умела мыслить нестандартно. Она любила поговорить о единении с природой, о благородстве, присущем деревьям, и заявляла, что во всем мире лишь единицы способны испытать благодарность к скошенной траве за ее свежий аромат. Арт рассказывал, что мать несколько раз спрашивала его обо мне — переживала, что у меня нет возможности для творческого самовыражения, настаивала, что мне необходима духовная пища. Миссис Рот подарила мне книжку об оригами — просто так, даже не на день рождения.
— Не подозревал, что мое внутреннее «я» требует пищи, — пошутил я в разговоре с Артом.
«Оно тихо скончалось от голода», — написал в ответ приятель.
Его мать была обеспокоена, что я не испытываю тяги к религии. Отец никогда не водил меня на службу, воскресную школу я тоже не посещал. Папа придерживался мнения, что религия — самое настоящее надувательство. Миссис Рот была слишком хорошо воспитана, чтобы делать замечания о взглядах моего отца, однако наедине с Артом давала себе волю, а тот передавал ее слова мне. Так вот, его мать говорила, что, если отец не уделяет внимания ни физическому, ни духовному развитию сына, то его место — в тюрьме, а мое — в приемной семье. Она, кстати, не возражала в таком случае стать мне приемной мамой и выделить для нового сына гостевую спальню. Я любил миссис Рот. Каждый раз, когда она спрашивала, не хочу ли я лимонаду,
