Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Эстер стояла рядом, наблюдая за моей борьбой с лошадью. Сестра не выказывала нетерпения, готовая ждать столько, сколько потребуется, но и помощи не предлагала. Эстер всегда боялась крупных животных, она так и не научилась ездить верхом или управлять повозкой. Это был еще один пробел в ее воспитании, за который я корил себя. Все то время, что я провел вдали от дома — сначала занятый учебой, затем сражаясь в армии, — я надеялся, что сестра превратится из девочки в юную девушку так же, как остальные ее сверстницы. Но когда я приехал в Норфолк, вырвавшись из-под опеки моего ученого наставника, мне показалось, что Эстер как будто остановилась в своем развитии.

Детские страхи — темнота, колдовство, злые силы, — тревога за здоровье родителя и беспокойство о теплице на заднем дворе — вот и все, чем был заполнен узкий мирок сестры, и не похоже, что в ближайшее время она могла измениться. Затем, перед уходом на войну, у меня снова затеплилась надежда, что, вернувшись, я найду Эстер если не помолвленной, то по крайней мере расцветшей той красотой, которую обещали ее аккуратные черты. Но сейчас она казалась ребенком даже более, чем несколько лет назад: безответная, робкая, худая и слабая.

Наконец мне все же удалось запрячь Темперанс. Ухватившись за железную скобу на борту повозки, я запрыгнул на место кучера — и едва не лишился сознания от пронзившей меня боли. Я сдавленно охнул и даже испугался, что рана на бедре открылась. Эстер заметила мою гримасу.

— Брат, ты ранен! — воскликнула она. — Почему же ты сразу не сказал? Я сделала бы тебе припарку.

— Ничего страшного, — возразил я, натягивая кожаный полог на колени. — Просто потянул мышцу во время утренней поездки.

Эстер приняла мое объяснение и удовлетворенно кивнула. Когда она вскарабкалась на сиденье рядом, я щелкнул поводьями, и мы тронулись в путь. Некоторое время я молчал, обдумывая, как лучше начать разговор, чтобы подготовить сестру к встрече с судьей.

Мы проехали примерно полмили, прежде чем я нашел нужные слова:

— Мэйнон — проницательный человек. И он не потерпит полуправды или приукрашивания. Ты должна внимательно слушать судью и отвечать на вопросы коротко и четко. И не спеши. Прежде чем ответить, подожди, сделай паузу.

— Долго ждать?

Я не позволил себе впасть в раздражение, ошарашенный этим глупым вопросом, заданным с невинным выражением лица и широко раскрытыми глазами.

— Столько, сколько тебе потребуется, чтобы сосредоточиться, — как можно мягче ответил я. Колесо повозки попало в выбоину, нас тряхнуло, и я снова сморщился от боли. — Твои показания будут записаны и могут рассматриваться как доказательства, если дело дойдет до суда.

Эстер плотнее укутала ноги кожаным пологом. Она выглядела маленькой и хрупкой, несмотря на объемный дорожный плащ, накинутый на худые сгорбленные плечи. В ней было что-то беззащитное. При дневном свете щеки сестры казались еще бледнее. У меня даже промелькнула мысль, не пришлось ли ей голодать. А тем временем охотник за ведьмами наверняка уже настроил Мэйнона на нужный лад. И если судья решит хорошенько надавить на Эстер, она может впасть в панику и натворить глупостей. С другой стороны, ненадежность свидетельницы пойдет на пользу Джоан и миссис Гедж, которых арестовали из-за нелепых суеверий. Женщин освободят, а вот для самой Эстер это может иметь плачевные последствия: что, если ее жалобу сочтут злонамеренной клеветой?

Пока наша повозка, грохоча колесами, ползла вверх по холму, я обратился мыслями к Криссе Мур. Для меня она пока что оставалась загадкой и одновременно представляла опасность. Я знал, как в Уолшеме, да и во всем Норфолке, относятся к незамужним беременным женщинам. Не то чтобы я не разделял мнения местных жителей. Нет. По моему опыту вина за случившееся чаще всего лежала на самой женщине. Но в данном случае внебрачная беременность служанки может означать позор и насмешки над нами. Репутация отца окажется подорванной, и как раз в то время, когда он сам не в состоянии постоять за себя. А мне придется нести ответственность за ребенка, чью мать повесят, едва младенец появится на свет, поскольку я и мысли не допускал отдать дитя в приходской приют на воспитание к мистеру Хейлу.

Что до самой Криссы Мур… Честно говоря, она представлялась мне существом распутным и корыстным. Не исключено, что девица, присмотрев вдовца со средствами, чей сын находится вдали от дома, решила действовать. А может, она надеялась занять место моей матери? Меня бросило в жар. Я почти не помнил маму, мне было три года, когда ее не стало, но я точно знал, что она была уважаемой богобоязненной женщиной. И представить, что отец соблазнился кем-то менее достойным… Нет, невозможно!

Я вспомнил пестревшие ошибками письма Эстер.

— Когда отец поправится и все наши неприятности останутся позади, я найду время, чтобы научить тебя грамоте, — пообещал я сестре.

Мне пришлось пригнуть голову, увертываясь от низко висящей ветки, и дернуть поводья, чтобы Темперанс не завезла нас в очередную рытвину на дороге.

— Чтение иных книг, помимо Библии, приносит немало пользы, — добавил я и тут же припомнил, как сам отказался от возможности получить более основательное образование, сочтя, что имеющихся у меня знаний вполне достаточно.

Я почувствовал себя лицемером, но решил не углубляться в дальнейшие размышления на этот счет. Я также не стал говорить, что считаю жизнь Эстер слишком однообразной и замкнутой: ни друзей, подходящих ей по возрасту, ни интересов, кроме изучения катехизиса, ни занятий, кроме возни по дому. Чтение поможет Эстер развить ум и убежать от рутины.

— Благодарю, брат, — чинным тоном произнесла сестра и погрузилась в молчание. Больше она не проронила ни слова, пока наша повозка, подпрыгивая на ухабах, ползла по дороге.

В Уолшеме был базарный день.

Пройдя с армией через многие города, а затем возвращаясь в Норфолк, я знал, как война меняет их облик. Узкие грязные улочки, некогда кишевшие народом, опустели. Уолшем не был исключением. Почти все мужчины ушли на войну. Многие из них никогда не вернутся. Их трупы останутся лежать на полях сражений, гнить в лесных чащах и разбухать в прибрежных тростниках. И многие из тех, кому посчастливится выжить, вернутся калеками. Я снова вспомнил о своей ране и подумал, как мне повезло, что это всего лишь пробитое бедро, а не отрубленные рука или нога.

В то же время исчезновение такого большого количества мужчин позволило оставшимся женщинам расширить сферу деятельности. Там, где раньше мужчины торговали скотом, кожей и зерном, теперь стояли их жены, сестры и дочери. Они продавали рыбу и пирожки, и за прилавком в мясной лавке тоже нередко можно было увидеть женщину. Только лица у них стали более суровыми по сравнению с теми, что я помнил до войны, а тела — более костлявыми. Покупателей на рынке в Уолшеме было полно, хотя в целом он был довольно скудным, не то что крупные рынки в Кингс-Линн и Норидже.

Нам пришлось остановиться на узкой улочке, запруженной повозками, которые следовали на главную рыночную площадь. Предстоящая встреча с Мэйноном и Резерфордом лишь отчасти занимала мои мысли; гораздо больше меня беспокоил вопрос, где найти хорошего доктора, а не очередного шарлатана без диплома, использующего один и тот же порошок для лечения ран, ожогов, нервных припадков и желудочной язвы. Но я слишком долго отсутствовал. Последний раз я был в Уолшеме юнцом, которого гораздо больше интересовали пышные формы шествующей за покупками служанки, чем торопливо шагающий по тротуару человек ученой наружности с седыми волосами и очками на носу.

Любой из двухэтажных домишек неподалеку от городской ратуши и здания суда мог принадлежать врачу. Но, увы, никаких вывесок на домах не было, так что оставалось только гадать. Придется расспросить местных жителей на рынке либо поинтересоваться в самой ратуше или в суде. Не менее, чем поиск самого врача, меня беспокоила плата, которую он запросит за свои услуги.