Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

— Вижу. Но откуда?

— Из витража.

Войтех поднял кусок синего стекла и посмотрел сквозь него на солнце, его лицо стало голубоватым. То же самое он проделал с двумя или тремя другими: желтым, зеленым, возможно, коричневым.

На коленях чеха остались лежать два осколка. Войтех не спешил, словно они были особенными.

Так и оказалось.

— Готов?

Виталик с предвкушением кивнул. Он знал, что, скорей всего, ничего не увидит, но напущенная Войтехом таинственность передалась и ему.

— Тогда смотри.

Виталик взял зеленый осколок, размером с пол-ладони, поднял и заглянул, будто в линзу.

Неба и солнца он не увидел. Не в стекле.

Зато увидел Войтеха. Сверху вниз, с расстояния нескольких метров. Изображение мутнело по краям, туманилось на стыке с пражским небосводом. А еще он увидел себя, сидящего рядом, увидел улицу и сбегающий к реке склон… Войтех — двойник Войтеха в зеленом стеклышке, — держа перед лицом красный осколок, поднял свободную руку и помахал…

Виталик опустил линзу и повернулся к другу. Войтех тоже повернулся, потряс красным неравнобедренным треугольником.

— Знаю, — улыбнулся он, — это сносит крышу.

— Одуреть, — сказал Виталик.

— Одуреть, точно.

Виталик быстро пришел в себя. Поднял витражный осколок, пропустил через него солнечные лучи, отвел руку правее, затем левее, посмотрел через стекло на мостовую.

— Ага, работает только на солнце, — подтвердил догадку Войтех.

— А как… как работает?

— На чудесах, ясное дело!

— А если ты спрячешь красный осколок?

— Тогда ты ничего не увидишь, только белый туман. Кусочки фокусируются друг на друге, обмениваются картинками. Представь, что осколок — это глаз. Представил? Так вот, ты подносишь его к свету, глаз оживает, смотрит на тебя, запоминает и передает на другое стеклышко. И наоборот.

— Во дела…

— Ну, еще отдаляет изображение, — заметил Войтех.

— Круто.

— Дарю! Теперь сможем не только письма писать, но и подмигивать друг другу. Условимся выходить на связь каждую субботу, вечером.

От растерянности и восторга Виталик даже забыл поблагодарить друга.

— А где ты их взял?

Войтех смутился.

— Водился раньше с одним… Тот придурок в собор Вита камень швырнул, витраж разбил… осколков набрал — и деру… Только ты никому, понял?

— Само собой. Ты с ним был?

Войтех смутился еще больше.

— Неподалеку.

— Понял, — кивнул Виталик. — На шухере стоял.

Он не поверил Войтеху. Не было никакого «придурка», зато был стыд перед содеянным в прошлом…

Как бы то ни было, пять или шесть осколков Войтех спрятал под кроватью. И однажды один из них повел себя странно — показал совсем не то, что должен. Несколько экспериментов — и… чудо.

Которым Войтех поделился с Виталиком.

— Только часто не заглядывай, картинка мутнеет, — напутствовал Войтех.

Зеленый витражный осколок Виталик спрятал в дорожную сумку и не трогал до возращения в Ленинград.

Дальше следовала театральная программа. Чешские ребята развлекали советских друзей визуально и сладкозвучно: водили на концерт средневековой музыки, на рыцарские бои, разворачивающиеся на фоне пестрых стен Военно-исторического музея, на пантомиму «Волшебного фонаря», которую Виталик, к своему стыду, частично проспал.

В ту поездку он понял, что ткань «железного занавеса» здесь, на окраине социалистического лагеря, истончилась и проржавела, была готова порваться: чешские ребята уже успели побывать в ФРГ и ГДР, Польше и Англии, Швеции и Греции. Войтех видел Югославию. Виталик по-доброму завидовал. Ему хотелось взглянуть на эти страны… хотя бы через волшебное стекло.

На улицах Праги звучало лето. Кинотеатры зазывали афишами со столбов, деревьев и фасадов: римские войны, галеры, умопомрачительная Клеопатра! Голливуд не мог перебраться через крепкий коммунистический забор в заповедник Союза, и у Виталика текли слюнки — так хотелось на «Клеопатру». Пусть и на чешском, но посмотреть. И Войтех повел! Элизабет Тейлор сыграла блестяще! Манкевич был не режиссером, а богом! Три часа чистого удовольствия, немыслимого шоу! Войтех весь фильм шепотом переводил на ухо…

Что осталось от тех двух недель в Праге? Фотографии, четыре письма Войтеха (он так и не приехал в Союз: заболела мама), осколок витражного стекла, через который раз в неделю на протяжении девяти месяцев Виталик слал приветы своему чешскому другу…

Последнее письмо от Войтеха пришло за месяц до «Пражской весны», о которой возгласил рев и гул над Карпатскими горами, где Виталик и Оля отдыхали по путевке. Вторжение унесло больше сотни жизней граждан Чехословакии. Среди тех, кто нападал на советских солдат, мог быть и Войтех. Кричать, кидать бутылки и камни (как когда-то, Виталик был в этом уверен, в витраж собора Святого Вита) в круглобашенные танки…

Проклятый шестьдесят восьмой год.

Виталика разрывало на куски. А если бы вместе с другими офицерами запаса в ЧССР послали его?.. Взбунтовался бы, не пошел!.. В Прагу с автоматом?.. Дикость! Ни за что! Отсидел бы, уехал после…

Он постоянно думал о Войтехе, но теперь — как о потерянном друге, которого предал. Часто доставал сверток, внутри которого ждал кусок зеленого стекла, сидел мрачный и потерянный и не решался его развернуть.

Так длилось месяц или два…

В декабре 1968 года Виталик достал осколок зеленого витражного стекла и долго держал в руках, зажмурившись, боясь взглянуть. Не смог. Спрятал, схоронил, пообещал больше не прикасаться.

Улеглось, выцвело, что ли, затуманилось.

Он не трогал осколок, спрятанный от мира среди пылящихся на балконе инструментов, вплоть до лета 2002 года, когда у жены обнаружили рак груди.

Тогда, один на один с ярким недружелюбным небом, он думал о смерти и ничего не мог с этим поделать. А потом вспомнил Войтеха, молодого, черноволосого, и по щекам потекли слезы.

Виталий Павлович открыл шкаф, вытянул деревянный чемодан, на дне которого, под ключами, отвертками и тюбиками клея, откопал картонную коробку с потемневшим полотенцем внутри.

Он достал холодный кусок стекла, зеленого, как пражские холмы летом, которые видел лишь в далеком 1967 году, подставил его субботнему солнцу и открыл глаза.

Ничего.

Но что значила тьма внутри витражного осколка, растрескавшаяся, неживая?

Возможно, тоже ничего… непоправимого.

Ему хотелось думать, что Войтех разбил свой осколок. Так же, как сделал он, Виталий Павлович Кривченя, летом 2002 года.

3

Вампир прерывался лишь на вопросы Стаса, он завладел разговором, точно комнатой, из которой хотел выжить соседа.

В Стасе проснулся писатель. Разве не это он искал (как бы страшна ни оказалась находка)? История, герои, типажи… Он смотрел на Ди глазами автора, слушал, спрашивал, запоминал, подмечал.

— Значит, Келли не простой вампир, а…

— Что вы вкладываете в словосочетание «простой вампир»? — усмехнулось существо. — Да, он древний голодный дух в человеческом теле, сначала в теле Эдварда, затем в других телах. Я присутствовал при пробном переселении в мумию. Первым был Симон Сандерсон, так решил Келли. Потом сам Эдвард: ему не