Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Глава 12
1
Свою лепту во внешний вид Праги внесли наводнения. Спокойная на первый взгляд Влтава, широкая и покладистая в границах Старого города, на подходе к чешской столице имела непредсказуемое, сдавленное берегами течение.
Раз в год вездесущая вода вымывала первые этажи зданий, высасывала из щелей между камнями цемент, облизывала романские своды грязно-пенными языками, тянулась выше. Потом нехотя уходила.
Всякому терпению приходит конец: возвели насыпи, улицы Старого города поднялись на четыре метра, и первые этажи превратились в подвальные помещения.
Именно в такой подвал Роберт привел Стаса.
Они прошли мимо узких арочных дверей, за которыми, по словам проводника, прятались винные погреба, и спустились ниже. В конце извилисто-длинного коридора была короткая лестница, которая сбега́ла в готические арочные залы. Одну из стен пачкала белая надпись на русском: «Я иду, судия».
— Что это?
— Палиндром. — Роберт пожал плечами. — Одинаково читается с обеих сторон.
— Ага!
— Мы пришли.
Бездомный посветил мощным фонариком, пять минут назад выуженным из глубокого кармана у щиколотки. «Слепое» и сырое помещение. Почти физически ощущаемая тяжесть потолков. Как глубоко они спустились?
В картонной коробке, загодя подготовленной Робертом, нашлись пледы, спальники, свечи, бутылки с водой и кое-что съестное.
«Моя первая бездомная ночь в Праге».
Роберт зажег свечи, выключил фонарик и положил его в опустевшую коробку. В помещении было довольно чисто, пол подметен. Спальные места — пример минимализма, главный герой романа «Декоратор» Тургрима Эггена оценил бы: два прямоугольника слоистого картона. Стаса немного смущало отсутствие окон, но прейскурант обязывал.
Свечное пламя взбаламутило кромешный мрак, превратило в желтые сумерки. Низкая арка и зал за ней слились с темнотой, мутный свет исказил линии и оттенки. Если долго молчать, тишина становилась вязкой. Стасу казалось, что он сидит на дне глиняного сосуда.
Уплетая подсохший хлеб и сыр, Стас пытался устаканить свое отношение к бездомному. С одной стороны, его очаровали литературные, почти энциклопедические знания Роберта, любовь к книгам, общительность, тактичность. Время в компании проводника летело быстро (порой стремительно, как погоня за редким экземпляром). С другой стороны, все эти вопросы без ответов, смутная тревога, опасливо-извиняющийся взгляд, да и глаз… этот чертов глаз с танцующим зрачком!
— Вы работаете по контракту? — спросил Стас.
— Да, все официально.
Роберт достал еще несколько свечей, прошелся по залу, расставляя их и поднося к фитилям серебристую «Зиппо».
— Даже налоги плачу.
— Помимо зарплаты бонусы есть?
— Талоны на еду, скидки на спектакли и выставки, проездные.
— Неплохо. А лицензия?
— Раньше был нужен сертификат, потом отменили. Другие гиды… хм, нормальные… из-за этого постоянно лают.
Стас кивнул и забрал из пачки последний крекер.
Что-то привлекло его внимание. Он взял свечу, встал с пледа и направился к арке входа. Присел на корточки возле источника слабого металлического блеска.
В пыли лежал скальпель. Одноразовый хирургический нож. Блестело стальное лезвие, выглядывающее из пластиковой рукоятки с нанесенной линейкой. Находка вызвала смутный испуг. На полу рядом со скальпелем темнело несколько пятен, они могли быть чем угодно, но, судя по всему, были именно тем, о чем Стас подумал, — засохшей кровью. Кровь была и на лезвии ножа.
— Станислав, — позвал Роберт, и тот вздрогнул. — Что там?
— Кто-то выкинул скальпель.
— А.
Реакция гида не понравилась Стасу. Он посмотрел на скальпель и резко встал. Пламя колыхнулось и едва не потухло. Он вернулся на плед.
Хорошо, что Никитос и Катя не видят этого…
Мысль заискрила. Теория относительности не работала, потому что Никитос и Катя не могли быть здесь ни при каких раскладах. Он мог, а они — нет. Все происходящее с ним на протяжении года было завязано на одном кошмарном дне, часе, на одной минуте, секунде, без «хорошо» или «плохо» относительно его семьи… потому что, потому что…
2
Если бы не та маршрутка… Водитель заснул, всего на секунду закрыл глаза, и машину вынесло на встречку. Она проломила отбойник, водитель проснулся и попытался затормозить, но было поздно. Маршрутка слетела с трассы, прямо на его жену и сына. На приборной панели танцевал пластмассовый пес. Водитель сказал, что не понимает, почему на несколько секунд закрыл глаза, ведь был трезвым и выспавшимся. Катю отбросило в лес, а Никитос… он…
Все это Стас реконструировал в своей голове; словами, а не образами. Самая жуткая миниатюра из написанных.
Тормоза намертво схватились с асфальтом, противный скрип распугал птиц, и над подлеском взвились черные крылья. За рулем сидел немолодой, неженатый, бездетный водитель междугородней маршрутки. Ехал без пассажиров, даже снял два задних кресла, чтобы вывезти с дачи какие-то материалы.
Стас не знал, как пережить две смерти. Каждая — размером с планету, огромную опухоль. Ему было двадцать, как и Кате, девочке со двора, которую он любил с детства. В таком возрасте не думаешь о многих вещах. Гибель жены и сына — одна из них.
И не было помощи, призрачного спасения — даже в писательстве.
Раньше во время работы над рассказом Стас впадал в некое подобие транса. Корпя над текстом, проживая его, практически не замечал семью. Существовал в режиме автопилота. Прилипал к компьютеру, изредка отвлекаясь на чай и сигареты. Перекуры на балконе были быстрыми, нервными, особенно когда в голове роились еще не написанные слова; он видел свое отражение в балконной двери — сонный, растрепанный человек, всю энергию которого забирали герои произведений. Сознание прояснялось ближе к финалу рукописи.
Катя так и не научилась его вытягивать из этого состояния. Стасу казалось, что она не понимает всю глубину его погружения. Или не хочет понять.
Рассказы не приносили денег. Основным источником доходов был копирайтинг: Стас наполнял веб-сайты контентом, редактировал.
После того дня ничего не осталось.
Он не мог выдавить из себя даже статьи. Заказчики разбежались.
Первый месяц после смерти жены и сына он думал, что сойдет с ума, но провалился в нечто более жуткое и темное — зыбкое безвременье, пропахшее пара́ми алкоголя и запахом разложения; его разум гнил заживо. Стас не мог стряхнуть с себя следы ужасной потери. Казалось, они лишь углубились, как тлеющие раны, расползлись по душе и телу бурыми пятнами, и все, что он мог им противопоставить, — внутренняя пустота.
Поездка в Прагу была развилкой. Попыткой начать что-то новое.
Снова начать писать.
Прочитать время задом наперед, как палиндром, чтобы вернуться в тот интервал прошлого, когда он был здесь с Катей, а Никитос ждал их у Катиных родителей.
3
Они выпили минеральной воды, каждый из своей литровой бутылки, и стали устраиваться в спальниках. Стас то и дело поглядывал на валяющийся
