Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— Поздно спохватился! — буркнул Луций. — Я уже и раньше слышал всё, что про тебя судачат… Но — я жду твоей исповеди, грешник, потерявший то, что потерять невозможно… Как же это случилось?
Где‑то с самого краешка души Луций всё ещё оставался мальчишкой, жаждущим рассказов о дальних странствиях… и необходимость постоянно притворяться мудрым старцем — только сильнее распаляла его любопытство.
Некоторое время Симон шёл молча… кривя рот так истово, что и плоско срезанная борода его — тоже скособочилась на одну сторону. Потом, не решившись перечить Хозяину, он всё‑таки начал говорить:
— Это было пять лет тому…
И старик, бредущий с другой стороны телеги, грустно кивнул ему — как бы подтверждая, что лично он нисколько и не сомневался в этом очередном, столь явно читаемом знаке…
— Мы сделали очень хороший перегон… и много на нём заработали! Чтоб ты знал, Хозяин — под моим началом тогда ходила целая дюжина возчиков…а уж возов — было и того больше!
— Разве давно потраченная дюжина монет имеет какую-то цену? — подначил его старик. — Они потрачены… и что теперь об этом?
Но Симон только отмахнулся от его слов…, а может — всего лишь отгонял от уха слишком назойливую мошкару.
— Это сейчас мы с Удой не возим ничего, дороже гороха, а тогда… О, тогда мы совершали дли-и-нные переходы… По целым неделям, а то и длиннее месяца. Местные купцы хорошо знали меня и нанимали мой обоз, чтоб возить даже к морю, в портовые города…
— Ох, и издали начал… — издевательски похвалил его старик.
— Так вот, довольно далеко отсюда, от этого города… — продолжал Симон, не обращая на него внимания, — как раз на краю сороватских лесов и тех степей, куда их деревьям нет ходу — когда-то работал трактир. В нём мы обычно давали обозу отдых — поили коней и… пили сами. А в ту ночь — застали у ворот трактира чужой обоз. Его возчики уже успели занять и коновязи, и все ночлежные места. А мы — только приехали, и оказались вторыми… А значит — не имели парва встать на постой без их разрешения.
— Удивительно! — тотчас округлил глаза старик…, но в его голосе по‑прежнему было разлито куда больше ехидного яда, чем удивления.
— Ты можешь не знать, Хозяин… — глухо сказал Симон, всё так же игнорируя его и обращаясь только к Луцию. — А уж этот бездельник — и подавно не знает…, но по обычаям наших артелей мы не можем оспаривать право первого приехавшего… Ни старшина обоза, каким бы многочисленным он ни был, ни даже сам хозяин постоялого двора — не могут выставить за ворота путника, уже распрягшего в нём лошадь.
— Удивительно… — повторил старик.
— Тут нечему удивляться! — отрезал Симон — наконец, снисходя до него ответом. — Если бы это правило не соблюдалось всеми неукоснительно, то… купеческие обозы могли бы перекупать места одиночек… Или тех, кто бежит от голода со всей семьей и малыми детьми… Или погорельцев, нанявшихся на работу в дальние места… или нищих паломников. Если б ты высовывал свой тощий нос подальше за городские стены, то знал бы — в дороге всё держится на справедливых правилах, на честном слове… А я — всегда был верен данному слову!
Он оскользнулся в колее и хорошо зачерпнул бы сапогом в одной из луж, не придержись вовремя за телегу.
— Я удивляюсь лишь тому, что столь наивного человека лошадиные люди выбрали себе старшиной! — хохотнул старик.
— Можно было бы оставить лошадей ночевать под открытым небом… — упрямо продолжал Симон. — Накрыть их попонами — мы всегда так делаем на долгих перегонах. Но… мы были при деньгах, а осень кончалась, ночами уже было слишком мокро, а потому и холодно — снег валил и тут же таял… и снова замерзал на конских гривах. А эти сороваты… ты, конечно, слышал об этом, Хозяин — они не разрешают путникам рубить деревья около границы. И даже ломать ветви для костров. Мы-то сами могли бы сидеть в трактире хоть всю ночь… пока были в состоянии пить. А потом могли бы уснуть прямо за столами… Но — я был честным и умелым обозником, и беспокоился о лошадях. Я попытался договориться с чужим старшиной… И мы здорово надрались с ним, прежде чем уговорились играть в кости…
Он впервые за весь разговор поднял взгляд на Луция, но не смог ничего прочитать на его лице — намокший капюшон свисал ниже носа, а рот был, по обыкновению, презрительно сжат.
— Так вы играли на место в трактире?
— Я предлагал ему…, но этот тип был согласен рискнуть деньгами, но не постелью…
— Но разве проигрыш в кости способен навсегда рассорить игрока с удачей? — вновь перебил его вредный старик. — Наверное, она изменила тебе ещё раньше — так же, как твой кум изменял жене с вон той бедной кобылой!
— Наверное, ты редко ошибаешься, старый хрен! — в тон ему ответил Симон. — Но тут — ты точно ошибся…
— Ошибся насчёт тебя? Или насчёт проделок твоего кума? — уже откровенно издевался над ним старик.
— С этим балаболом — сам разбирайся! — отрезал Симон. — Но не встревай, дохлятина, когда я говорю с Хозяином. Ты пока ещё не его придворный шут!
— Не серчай на меня, лошадиный человек! — то ли извинился, то ли вновь посмеялся над ним старик. — Порой шуты не способны удержать язык за зубами… даже если готовы напрочь его откусить.
Они опять перекидывались грязными словесными мячами, и Луция от их перепалки мутило всё сильнее и сильнее.
— Когда я швырял кости в ту ночь — мне ещё никогда в жизни так не везло… Удача стояла у меня прямо за плечом!
— И целовала тебя в маковку?
— Да! После каждого броска! И этот болван ещё до восхода луны проиграл мне всё, что у него было за душой. По-моему, он пустил в ход даже обозные деньги…
Старик закивал ему, и сам Симон — криво ухмыльнулся себе в бороду. Первый раз они были друг с другом хоть в чём‑то согласны…
— Думаю, что его собственные возчики на утро выбили бы этому дураку последние зубы!
— И поделом.
— Да, поделом… Но я — совсем не думал тогда о его зубах…
— О чём же ты думал? — не утерпел спросить Луций.
— Разреши, я сам угадаю, добрый господин… —
