Светлые века - Йен Р. Маклауд
В эту Середину лета ярмарку в Большом Вестминстерском парке не проводили. По мере того как толпы людей стекались со всех концов Лондона, случились первые проблески разочарования. В конце концов когда откроются гильдейские врата, будут приняты Двенадцать требований и официально сменится Век… что делать с оставшейся частью дня? Но рисклипы с шишковатой корой и звенящими, как стекло, листьями, если вдуматься, прекрасно подходили для лазания. А эти невероятные клумбы, фонарницы и луноплющ – конечно, из них можно было нарвать букеты. Гильдмистрис из Уайтчепела дефилировали с броскими пучками лепестков и листьев в волосах, танцевали и целовали незнакомцев, опьяненные всего лишь неистовым своеобразием дня. Эти грохочущие фонтаны, в них можно купаться! Давно надо было попробовать, и потом еще раз прийти. Вскоре голые дети и многие из тех, кто был достаточно взрослым, чтобы понимать, что к чему, уже резвились среди дельфинов, испускающих струи воды.
Повсюду были знамена. Плакаты. Флаги гильдейских ассоциаций. Я искал сверкающее сине-золотое творение Анны, но Сол схватил меня за рукав. Пришло время собраться с Блиссенхоком у ворот Гильдии разнорабочих, куда притащат огромные ящики с нашей петицией. Был полдень. Зазвенели колокола и часы. Заводные бронзовые фигуры появились из своих дверей высоко на башнях гильдейских анклавов. Двенадцать требований в двенадцать часов. Идеальный расклад. Каждый в толпе вновь ощутил, что у нас единая цель.
Звон всех часов и колоколов отчетливо разносился в волшебном воздухе по всему Лондону. Наступление Нового века, золотого, как этот солнечный свет. Толпа отступила от перил с серебряными наконечниками и ворот Гильдии разнорабочих, как это делает волна за мгновение до того, как удариться о берег, затем снова двинулась вперед. Покрытое копотью здание за гравийным тротуаром и удлиненными статуями было не самым изящным из великих гильдейских дворцов, но, безусловно, одним из самых больших. Я был почти в первых рядах толпы, когда затих последний удар полудня, и казалось, что каждая душа в Англии ждала, что что-то произойдет.
Когда это случилось, звук раздался у нас за спиной, и сначала мы услышали его как удивленный, восхищенный рев моря, доносящийся откуда-то издалека, – и все вытянули шеи, чтобы получше увидеть происходящее. Сперва никто ничего не понял. Затем цветовая рябь пробежала над флагами, транспарантами и белыми деревьями. Краски сгустились, заполнив уголок неба. Они были пестрыми, переменчивыми, невероятно красивыми. Казалось, знамя Анны выросло и взмыло в воздух, но прошло немало времени, прежде чем те из нас, кто был впереди толпы, смогли понять, что на самом деле представляет собой эта расползающаяся радуга. Когда нам это удалось, мы присоединились к аплодисментам и рассмеялись, а новое творение издавна всеми пренебрегаемого отделения Гильдии звероделов, занимавшегося членистоногими, взмыло в воздух. Бабочки, как и обещали, были огромными, сине-красно-золотыми. И в момент их освобождения, в этом великолепном вздохе красок, уникальный день Середины лета наконец-то обрел название. В учебниках истории, в песнях, которые матери пели над колыбельками, на мемориальных досках, которые, как мы были уверены, скоро появятся на этом самом тротуаре, где все сейчас стояли, этот день навсегда останется Днем бабочек.
Существа рассеялись над Лондоном с тихим шорохом крыльев. Небо вновь сделалось голубым. Одобрительные возгласы прекратились, на наших лицах остались радостные улыбки, а с ними вновь всколыхнулось предвкушение. Наши взгляды опять устремились в сторону огромных ворот Гильдии разнорабочих, и в первые минуты тишины первого дня наконец-то случилось то, о чем мы так долго мечтали, но считали невозможным, хороня в глубине души тупую боль. Со скрипом и содроганием, проблеском бронзы и скрежетом какого-то тайного механизма гильдейские ворота начали открываться. Толпа умолкла, охваченная благоговением. Если не считать криков младенцев и капризных вопросов детей постарше, если забыть про шипение и грохот фонтанов, а также про тихое позвякивание рисклип в Большом Вестминстерском парке, воцарилась глубокая тишина. В этот момент Дня бабочек радостные крики были бы неправильными. Мы хотели знать. Мы хотели видеть. И вот новый звук раздался из-за гильдейских ворот, из-за крыльев большого приземистого здания. Это был стук копыт.
Они возникли, блистая шлемами и нагрудниками, покачивая малиновыми плюмажами – кавалеристы верхом на сотнях прекрасных вороных лошадей, которых я вчера мельком увидел на сортировочной станции Степни. Два потока, изливаясь с обеих сторон гильдейского дворца, соединялись, со звоном проходили через ворота и растекались двойной линией поодаль от ограды. Вновь воцарилась тишина. Я понял, что сейчас произойдет. Капитан с особенно крупным красно-белым плюмажем на шлеме уже спешивался. Теперь он выступит вперед, и пред лицом этой угрозы применения силы вскоре возникнет делегация граждан. Они пойдут вперед, и врата гильдии закроются за ними, а остальные будут ждать. Там, внутри огромного, хаотичного здания, все обсудят и придут к согласию. Больше не будет Двенадцати требований, а также десяти, восьми или шести. И Устаревший век продолжится. Тем не менее, даже я вынужден был признать, что поступок капитана кавалерии был храбрым – спешиться, в одиночку подойти к огромной толпе. Даже с плюмажем и саблей в ножнах он выглядел маленьким и почти ничтожным.
– Есть ли здесь кто-нибудь… – Он остановился. – Я лишь прошу, чтобы…
Тогда-то в него и запустили первым камнем.
В День бабочек мы видели многое – в основном кровь, смятение, неразбериху. Возможно, истинные свидетели случившегося узрели меньше того множества людей, которые позже заявили, что были там. Отрубленные конечности. Топот копыт. Свирепые злопсы. Или тот храбрый капитан, которого толпа сбила с ног и поглотила. Что касается меня, то под мощным натиском людских масс моей главной заботой было не оказаться растоптанным. Я не сопротивлялся, когда меня оттеснили обратно к фонтанам Преттлуэлла; там, по крайней мере, могла найтись опора понадежнее вероломного тротуара. Я совсем потерял из виду Сола, Блиссенхока и прочих знакомых. Затем раздался голос, который был мне известен. Вышмастер Джордж вскарабкался на вершину одного из фонтанов. Отделился от бурлящей массы тел, хлынувших в воду через мраморное ограждение, и встал высоко над покрытыми пеной русалками. Он кричал и размахивал руками, окруженный ниспадающими обрывками знамени Анны, которое теряло
