Светлые века - Йен Р. Маклауд
Я попрощался с ней и сунул цветок в петлицу. Ветер завывал в пустых оконных проемах Края Света, направляя мою лодочку обратно к северному берегу. Темзу покрывала все та же искрящаяся пыль машинного льда, которая кружилась над крышами, порождала невероятные тени, похожие на цветные коврики, а людей превращала в странных арлекинов. Я остановился передохнуть на виадуке над сортировочной станцией Степни. На путях внизу было тихо и пусто; как будто день Середины лета уже наступил. Я вспомнил, как стоял на мосту гораздо меньшего размера, высчитывая момент, чтобы прыгнуть. Вот я здесь, накануне перемен, к которым стремился большую часть взрослой жизни – и по-прежнему размышляю, как бы сигануть в последний вагон уходящего поезда.
Затем ветер пронзительно завыл, и длинный серо-черный локомотив большого скорого поезда взревел подо мной, с грохотом вытаскивая свои вагоны стрелка за стрелкой на подъездные пути. Состав был нарядным, в синей ливрее[7]. Когда двери раздвинулись, а пандусы опустились, появился табун издающих тихое ржание лошадей, огромных, черных и почти таких же красивых, как единороги Сэди. Да уж, это был день странных зрелищ.
Шумные фонтаны в Большом Вестминстерском парке разбрасывали по брусчатке радуги из брызг. Рисклипы трепетали листвой. Вращались вхолостую двери, ведущие в вестибюли больших отелей. Когда я добрался до Кингсмита на окраине Уэстерли, здания несколько уменьшились в размерах, но не утратили величия. Только пронумерованные шнуры дверных звонков и легкая запущенность палисадников выдавали тот факт, что эти апартаменты были дальними родственниками многоквартирных домов Истерли. Я знал, что социальные различия здесь были так же сильны, как и во всей остальной Англии. В этом районе – с улицы можно было через окна увидеть комнаты с избытком или нехваткой мебели – жили не слишком состоятельные люди; те, кто находился на подъеме или переживал спад. Без пяти минут богачи Кингсмита цеплялись за фалды Норт-Сентрала и иногда отправлялись туда в наемных экипажах, не менее роскошных, чем те, которыми владели хозяева особняков, а после приемов и балов в целях экономии возвращались домой пешком. Здесь же – на чердаках, среди неуютных скоплений труб – обитали художники и интеллектуалы, блиставшие в салонах многих вельграндмистрис. На Стоунли-роуд, в апартаментах из спальни и гостиной, за арендную плату, которая позволила бы выкупить половину квартир в доходном доме на Трипп-стрит на год, жила Анна Уинтерс, гильдмистрис неведомой гильдии. А неподалеку, за углом и магазином велосипедов, жил вышмастер Джордж Суэйлклифф.
Я уставился на фасад, покрытый штукатуркой с каменной крошкой, и окно комнаты Анны на третьем этаже. Я заходил так далеко и раньше, но раз уж грядут перемены, пора сделать еще один шаг. И все же я понятия не имел, как поступлю, что ей скажу, когда распахнул зеленые деревянные ворота и дернул за шнурок звонка рядом с ее именем. Задребезжало на сильном ветру незакрепленное синее стекло входной двери. Затем она приоткрылась, и на меня уставилась соседка в протертых до дыр тапочках, кутаясь в некогда дорогую шаль.
– Вы не тот гильдеец, который…
– Прошу прощения?
– О… – Она отмахнулась. – Просто кое-кто спрашивал об Анне. Ее все равно нет дома. Поищите в ассоциации за углом.
Ассоциация оказалась дешевой пристройкой к уродливой церкви. На доске объявлений перед входом развевались афиши отмененных любительских концертов и вечеров, посвященных игре в вист, а внутри было душно и темно. Какое-то время я почти ничего не видел, но в конце концов разглядел, что там сколачивают и разрисовывают транспаранты. И Джордж был повсюду, подбадривая и надзирая за странной смесью гильдейских вдов, вышмастеров на пенсии, их шепелявящих дочерей и сыновей. При встрече он восторженно меня приобнял и тотчас же отправил шлифовать грозящие занозами края квадратных фанерных заготовок. Я озирался в сумеречной суете, искал Анну. Я все еще не знал, стоит ли радоваться или впадать в уныние из-за того, что люди, которые даже из кружек со сбитой эмалью пьют чай, оттопырив мизинец, тоже хотят для Англии перемен. Разве мог у нас быть общий Новый век? С воплощенными мечтами Джорджа о вручную расписанных тканях, мастерски сделанных комодах, народных танцах на деревенской лужайке? Так или иначе, я отыскал Анну в уголке, возле кое-как сколоченной сцены, где она усердно шила цветное знамя, соединяя струящиеся с колен полосы ткани. Даже в этом невзрачном месте, где двери хлопали на ветру, а люди натыкались друг на друга, изображая, что заняты неотложными делами, на нее из-за спины, из окошка с проволочной сеткой, падал иной свет. Нездешний, холодный, геральдический. Игла нырнула и вынырнула. Блестящая нить и волосы Анны были того же цвета, что и золото на ткани. Я ощутил приятную боль в груди, полируя грубое дерево. Мог бы целую вечность заниматься этой милой ерундой и наблюдать. Это, подумал я, подлинная Анна Уинтерс. Она – лицо в окне промчавшегося поезда. Она – голос, раздающийся в комнате рядом, где нет ни души. В ней таится множество загадок, и даже когда стоишь рядом или, притаившись за грохочущими мусорными баками, таращишься в окно ее комнаты, секрет остается секретом.
Она подняла глаза, скорчила досадливую гримасу и поманила меня.
– Ты не мог бы мне помочь, Робби?
Знамя, сшитое из множества полос, было тонким и скользким. Оно взвивалось от горячих сквозняков, которые проникали в зал всякий раз, когда кто-то открывал двери.
– Подержи, пока я завяжу узел.
Рисунок оказался сложным, его трудно было разглядеть среди складок.
– С этим материалом так сложно работать, даже когда основная часть уже готова.
– Это все ты сделала?
Она слегка кивнула, на лице отразились разом насмешка и всезнайство. «А кто же еще, Робби». В конце концов, она была Анной Уинтерс, способной преуспеть в чем угодно, от игры на фортепиано и танцев до этого, и все же никогда не кичилась своими достижениями. Снаружи продолжалась песчаная буря. Но мы с ней был в самом центре, где царила тишина. От изящных рук Анны по чудесной ткани разливалось спокойствие.
– Ты был у Мисси?
Я посмотрел на нее чуть более настороженно.
– Как ты догадалась?
– Цветок. – Ее пальцы коснулись моего лацкана, и я увидел, что роза мистрис Саммертон покрыта искрящейся росой из машинного льда. – Но я рада, что ты навестил ее сегодня. Она сидит там совсем одна – и, кстати, за такие слова мне бы здорово от нее влетело. Мне следовало бы ездить туда чаще. Совесть мучает, что я так не поступаю. – Она понизила голос, когда Джордж
