Светлые века - Йен Р. Маклауд
Анна, объятая умиротворяющим сиянием, продолжала трудиться. Ткань скользила в моих пальцах. Игла взмыла ввысь и вонзилась снова.
– Вроде бы понимаю, – проговорил я в конце концов.
– Что понимаешь? – Она подняла на меня взгляд; качнулись серебряные серьги-подвески.
– Почему ты живешь так, как живешь.
Она улыбнулась, кивнула и продолжила шить. Анна Уинтерс была здесь просто потому, что именно этим занимались сегодня люди ее круга в Кингсмите, и потому, что она хотела оказать поддержку своему другу Джорджу и, возможно, даже мне и всем остальным гражданам, которые так упорно боролись за перемены в Истерли. Верила она в Новый век или не верила, неважно. Она была Анной Уинтерс, питалась человеческими эмоциями и потому старалась делать людей счастливыми, как меня в этот самый момент. Игла скользнула вниз, а потом вверх. Знамя развернулось у нее на коленях, низринулось водопадом, растеклось прекрасными лужами, и движения, сопровождавшие его появление на свет, были такими успокаивающими, что я почувствовал, будто меня самого собирают по кусочкам, чинят, делают целым.
– Как думаешь, что произойдет? – спросил я.
Она ненадолго оторвалась от шитья.
– Я не знаю. – Подняла на меня взгляд. Ее зеленые глаза затуманились, затем просветлели. «Столько разговоров о переменах, а какая в них польза для меня?» – вспомнилось мне ворчание мистрис Саммертон. Анна же была такой чудесной, безмятежной и хладнокровной. – А ты?
Я покачал головой.
– Послушай, Анна…
– Собираешься сказать, чтобы я соблюдала осторожность? Сегодня все только об этом и говорят.
Я улыбнулся.
– А вот я беспокоюсь о тебе, – продолжила она. – И о Джордже. И обо всех таких, как вы двое, что, похоже, прямо сейчас означает львиную долю Лондона. Надежды так хрупки, они могут ранить, когда разобьются. – Игла в последний раз нырнула. Анна сжала нитку зубами и потянула. На ее нижней губе на миг образовалась глубокая вмятина, которую мне очень хотелось разгладить. – Итак. – Она встала, окруженная шуршанием ткани. – Пора. Держи за этот конец, ладно?
Ткань расстилалась между мною и Анной, пока мы шли в разные стороны маленького кингсмитского зала. Прозвучали разрозненные аплодисменты и, словно взрывы петард, охи и ахи: мы развернули огромное, длинное полотнище – темно-синее с вкраплениями красновато-коричневого, с вышивкой золотым и серебряным шнурком. Оно мерцало и трепетало на сквозняках, как те воздушные змеи на Кайт-хиллз, готовое влететь в Новый век. Я рассчитывал увидеть какую-то картинку или лозунг, но на развевающемся знамени Анны были только абстрактные золотые завитки. Как будто комета, рассекающая ночное небо. Или очертания далеких гор, заклинания неведомой гильдии, детские лица. Яркие, манящие цвета каждому демонстрировали образ, в котором он нуждался. Я понял, что Анна благодаря своему уникальному образу мыслей уловила саму суть и дух грядущего дня Середины лета.
Чуть позже я покинул зал и отправился обратно, пешком через весь Лондон. Солнце садилось. Черно-оранжевые вихри кружились, разбиваясь о стены, огораживающие дворы. Завтра что-то произойдет. Теперь это не навязчивая идея, а истина. Но что именно? И как? Струйка пота побежала по моей спине. К этому моменту я уже свернул с Докси-стрит неподалеку от Ашингтона и шел по торговому ряду, где в лавках с выпуклыми витринами продавали птицу и сыр. В такой час они были закрыты – вероятно, как и на протяжении всего дня, – и на улице ничто не шевелилось. В кои-то веки я почувствовал себя совершенно одиноким на лондонской улице. Чем усерднее солнце пряталось под вуалью, тем сильнее выползали тени из-под карнизов. Они тянулись к моей одежде дымчатыми пальцами и отступали с безумными ликующими возгласами. Когда я нырнул в проулок, чтобы срезать путь, пришлось перебороть дурацкое желание оглянуться или пуститься бежать. Ветер перевернул мусорные баки и с грохотом мотал туда-сюда, раскидывая грязное содержимое. Пробираясь через этот бардак, я почувствовал, что больше не одинок в переулке. Развернулся, желая взглянуть преследователю в глаза, и со странным триумфом узрел силуэт, и впрямь стоявший позади меня, среди разбросанных жестянок, изливающих прогорклый жир. Гильдеец. В черном. В плаще. Ни шляпы, ни капюшона, и все-таки я не мог рассмотреть его лицо, хотя знал, что он вперил в меня взгляд, и в этом взгляде сочетались веселье, всезнайство и алчность хищника. Он стоял в жарких сумерках вонючего переулка, излучая тошнотворное, иссушающее самодовольство от того, что знал все, чего я никогда не узнаю.
– Кто ты? – прошептал я, не сумев закричать. – Чего ты хочешь?
Поплелся, обходя кувыркающиеся, лязгающие мусорные баки, обратно к нему: невзирая на страх, я должен был во всем разобраться, а прочее не имело значения.
– Зачем ты все это устроил? Просто скажи мне. Просто…
Тут грянул по-настоящему сильный порыв ветра, и я поскользнулся на гниющем картоне. Когда я восстановил равновесие, шаря руками по стене, от загадочного темного гильдейца остался лишь завиток машинного льда посреди лондонского мусора.
VI
«Вставай, Роберт! Уже позднее утро».
Я с трудом открыл глаза и увидел покрытый пятнами потолок своей комнаты в доходном доме. Это был день Середины лета, и ветер стих, а ночью шел дождь, беспокойно вторгаясь в мои сны. Сол пел этажом ниже, умываясь над тазиком, и голос Мод на этот раз звучал бодро и жизнерадостно, когда она неуклюже топала, неся перед собой растущий живот. Наконец-то ее недомогание пошло на убыль. Она расцвела во время беременности и ела столько, что хватило бы на двойню, как весело сказал Сол.
Снаружи лед, принесенный ветром с холмов Конца Света, под ночным дождем превратился в слой лака. Весь мир казался до невозможности четким и ясным. На Шип-стрит мы присоединились к Блиссенхоку и оставили Мод присматривать за Черной Люси, готовясь к последнему в истории выпуску «Новой зари». Затем, взявшись за руки, сомкнув ряды, мы направились на запад. К тому времени, как миновали Ашингтон, толпа стала такой большой, что хлынула рекой по краям Докси-стрит. Слухи распространялись безудержно, то отбрасывая нас назад, то подталкивая вперед. Двенадцать требований уже выполнены! Денежная система изменена! С нами были проститутки в своих самых веселых лохмотьях. А еще гробовщики в черных цилиндрах. И звероделы из малой гильдии с фамильярами на плечах; миниатюрные пушистые граждане, щебечущие и размахивающие крошечными флажками.
Я никогда не совершал такой прогулки к Норт-Сентралу. Халлам-тауэр, как всегда, сверкала манящей черной звездой. Мы покинули Чипсайд и направились вдоль бульвара Вагстаффа, где террасами из розового италийского камня вырастал величайший из всех гильдейских дворцов. Но Богиня Милосердия, которая взобралась на главный шпиль
