Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— До самого крыльца ты за ним не проследил, значит? — насупливаясь, укорил Луций.
Эрвин сквасился виновато и развёл руками — дескать, ну не разорваться же…
— Господин Полицейский Урядник домой отправились. Я за его двуколкой побежал… Думал, может распоряжения какие подслушаю…
— И как?
Эрвин руками уже не то, что развёл — всплеснул:
— Не… не угнался… Думал, что успею… Возчик же господина Урядника абы где не повезёт. Только по широким улицам, вкруговую… Я по — переулкам метнулся. Думал на Тележном спуске экипаж перехвачу — прицеплюсь, как станут на спуске притормаживать… А там народу было, в проулке-то — не протолкнулся… Вот и не успел.
Луций молча кивнул — не стоило требовать от Кривощёкого невыполнимого, всё‑таки один пронырливый пацан не в силах обежать весь город. Пора было задуматься над увеличением своей ватаги. Хотя бы до пяти человек… пяти верных помощников. Фигурально выражаясь — поставить их по углам, а самому сидеть в центре!
— Ладно…, но старика этого — найди! — подумав, велел Луций. — Хорошенько ищи, хоть из-под-земли мне его выкопай… — Луций некстати подумал о Похоронной Яме…, а следом — и о том, что Курц так и лежит в ней где-то… Лежит неглубоко — тела детей не так тяжелы, как трупы взрослых, и не так быстро погружаются в жидкую бездонную Глину. — Понял меня?
Эрвин быстро и беззвучно закивал — понятно, мол.
— А что… — спросил он вдруг единым выдохом, словно ненадолго набравшись смелости. — Правду старик говорил-то?
— О чём это?
— Ну, что голоду — быть…
Луций прищурился на него из-под дырявого века.
— За брюхо своё переживаешь?
Кривощёкий только глянул на него — на то, как выпирает из дыры, шевелясь, белёсое глазное яблоко… и снова уронил взгляд в пол.
— Боязно же… — выдавил он наконец.
— Чего же тебе бояться, раз ты со мной?
— Ну… — замямлил Эрвин. — Если голод случится — это ж лавки закроют… и базар опустеет тогда… Золото, оно ведь тоже в цене упадёт… Может сейчас уже, пока не поздно, монету-то разменять? Накупить разного… поесть от пуза…, а то уж потом… Как, а?
Голос-внутри-стены-около-самого-уха только хмыкнул мимоходом — не стоил Кривощёкий ни слов, ни объяснений. Сам же Луций — слепил губами гримасу щедрого покровителя:
— Не того боишься! — сказал он. — Ох, не того… Ты, Кривощёкий, главное уши пошире держи, а голову пониже. Тогда и брюху, и карману будет спокойно. Понял? Хорошо мне послужишь — спать будешь на золоте!
И Эрвин снова склонился перед ним почтительно…
Глава 23 (учебная, как деревянный меч, как первые уроки фехтованья…)
Движением руки он отослал Кривощекого, сам же — открыл сундук и, вывесив на край рубашки и прочее тряпьё, откопал со дна отцовскую брезентовую накидку.
В таких землекопы ходили на смены под‑землю ещё с тех времен, когда только-только заложили Колодец. Даже отцу она досталась уже не новой. Брезент слежался от времени, сгибы держали форму, как сплющенные жестяные углы. В отличии от штанов, карманов у накидки не было — вместо них под накладными клапанами прятались две широкие прорези. Можно было просунуть в них руки и перепоясаться при желании. Вместо воротника накидка имела капюшон — такой обширный, что, наверное, будет скрывать лицо не хуже мешка, надетого на голову.
Луций напялил накидку на себя… кое-как подвернул рукава, внахлёст запахнул по́лы.
Потом решился подойти к зеркалу — снял полотенце, его занавешивающее, отступил на пару шагов. Накидка, пошитая на взрослого, целиком топила его в себе — по́лы её едва не касались пяток. И капюшон нависал, пряча лицо в чернильную тень под собой. На виду оставался только край подбородка — ещё безволосого, но на первый взгляд никак не ребячьего — злого и жёсткого.
«Подойдет!» — оглядев себя, решил Луций.
Он ведь не сможет просидеть в своей комнате вечно… тем более, если уж собрался набирать ватагу. А в этом одеянии, по крайней мере — никого из случайных прохожих не удивит кирка на плече и не испугает гноящаяся рожа.
Луций поднялся повыше на цыпочках. Если удастся где‑нибудь раздобыть ботинки с толстой подошвой, то вполне можно будет сойти за невысокого землекопа. А если не удастся — то за землекопа-карлика… такие, говорят, тоже бывают.
Он сунул руку в щель за сундуком — ухватил кирку за рукоять и вытянул наружу. Сперва она тяжело волоклась по доскам, но потом, словно почуяв на себе знакомую руку, с готовностью полегчала — оторвалась от пола, взлетев к самому плечу, невесомо улеглась поверх. Красуясь перед зеркалом, Луций опоясал вокруг себя одним широким взмахом. Наверное, и дюжий каменотёс не сумел бы махнуть киркою с такой легкостью — словно тонким прутиком хлестнуть.
«Вот так! — очарованно подумал Луций тогда. — Что мне стены? Что мне твердь земная? Что мне крепости человечьи? Прах, труха, хрупкие скорлупы…»
Он не знал, откуда берутся в его мальчишечьей голове подобные чеканные слова, да не очень-то и хотел знать — его будоражила эта новая сила, нравилась легкость, с какой получалось орудовать здоровенной железякой. Он снова шутя рубанул киркой — слева направо, потом попробовал ещё раз… отметив, что кирка недовольно тяжелеет, будто сопротивляясь отчётливо-крестообразным взмахам… Недолго поразмыслив, он снова принялся рубить киркой воздух, на этот раз старательно вымахивая в нём нечто пятиугольное.
И тогда снова случилось непостижимое — воздух в комнате дрогнул и потёк, заворачиваясь спиралью. Пламя свечи, которой Луций подогревал жир, испуганно метнулось и сгинуло, оставив на фитиле тлеющую искру. Толчком, словно дохнул кто-то огромный, расправляя грудь после истомившей её долгой неподвижности — дёрнулись складки занавесок на окнах, взвилась пыль, натоптанная в щели, сами доски содрогнулись на распятии гвоздей, и дрогнули балки, изгнав из своих сочленений напуганных паучков — весь дом словно шевельнулся, очнувшись ненароком.
И железная пружина, окольцевавшая немного подживший палец — вдруг сократилась судорожно. Луций зашипел — тоненько, но сильно брызнула кровь.
«Опять унимать…» — с раздражением подумал Луций, нагибаясь за полотенцем.
Голос-в-камне истолковал этот поклон по своему — недовольно заворочался, словно старик спросонья, гневно затвердил:
ТИШЕ… ТИШЕ… НЕ БАЛУЙСЯ СО СВОИМ ЖЕЗЛОМ, ЮНЫЙ НАМЕСТНИК… НЕ ВРЕМЯ ЕЩЁ… НЕТ…
Подчиняясь, Луций опустил кирку.
Он по-прежнему был мальчишкой, и это заточение в комнате давалось ему очень тяжело. Матери он опять сказался больным, и она только головой покачала, поглядев на его рожу. Луций по глазам её видел, что она подумала: хороший ведь пацан рос — не
