Сила Медведь - М. Г. Лой
— Тебя зовут Антоний Мусульиос, — заговорил через некоторое время архиепископ сильным, густым голосом. Он отошёл от жерди, на которой сидел сокол. И тот вспорхнул и вылетел в открытое окно.
— Да, ваше преосвященство, — отозвался ровным голосом Антоний. Никакого благолепия или же страха он не испытывал. И не потому, что не верил, и не потому, что не мог знать, по какому поводу его позвал сам верховный архиепископ, а потому что точно знал, ничего страшного с ним не случиться, а даже если и случиться, выживет. Ему напророчили долгую и светлую жизнь.
— Мусульиос — солдат, — проговорил Кирилл, будто пробуя на вкус его прозвание или же второе имя. Антоний ничего не ответил, и Кирилл, который не ждал от него ответа, продолжил: — И как тебе служиться, иноземный сын?
— Хорошо, ваше преосвященство, — коротко ответил Антоний.
— И всё?
— Еда есть, крыша над головой есть, одежда есть. Что ещё нужно нечестивцу-чужеземцу?
— Разве больше ничего? — продолжал допытываться Кирилл.
— Поверьте мне, ваше преосвященство, — попытался вложить в густой басистый голос, разлетавшийся под сводами высокого потолка Антоний добросердечную мягкость, как если бы говорил с понравившейся девкой. — Божьему рабу ничего более и не надо.
— Какая досада. — Антоний не видел, но был уверен, что Кирилл скривился. — Есть же люди на нашей земле, которым ничего более гроша и не нужно. Встречаешь таких и диву даёшься. И сразу становиться ясно, что не испорчен до конца мир теми, кто жаждет много денег. Кто осквернён богатством и видит лишь золото в своём кошеле, даже когда спит.
«Это он про себя, что ли?» — подумал мимолётно Антоний, продолжая стоять на одном колене и в этот момент вспоминать всю помпезность оставшегося за дверьми коридора. Впрочем, личные апартаменты архиепископа выглядели не беднее.
— Людей много, ваше преосвященство, — поддакнул лениво клирик, будто это было по плану, вот именно здесь вставить свои четыре слова. — И среди сброда и черни найдётся достойный муж, который, так же, как мы, не обременяет себя златом.
«Он это серьёзно или шутит»? — на миг задумался Антоний и даже немного нахмурился. Но потом вспомнил перед кем он стоит и тут же вернул себе подобострастие, ибо без него сейчас было нельзя. Приходится играть роль до конца.
— Скажи, брат Антоний, — продолжил неожиданно клирик, после того, как они с Кириллом помолчали несколько секунд. Антоний напрягся, наконец, они дошли до сути. И пусть весь предыдущий разговор не продлился и трёх минут, он уже порядком наскучил. — Готов ли ты во имя Единого Бога нашего и Матери его Священной Марии Святой совершить геройский поступок и покарать грешника и еретика, посмевшего осквернить нашу землю?
— Готов, — не моргнув глазом и даже не дав себе секунды на размышление, сказал Антоний.
— А готов ли ты оголить меч, вынуть его из ножен, и ничего и никого не боясь, пойти против нечисти, что сильна, и оттого грешна в своём существовании?
— Готов, — повторил ещё более пылко Антоний.
— А готов ли ты срубить этой нечисти голову и тем самым защитить людей, которые никогда тебе не были родными по крови, ведь ты с другой земли, брат Антоний?
— Готов! — и Антоний ударил себя кулаком в грудь. Не сильно, но веско.
— Какой горячий настрой, — проговорил Кирилл, и на мгновение Антоний задумался, а не перегнул ли палку? — Меня радует твоя горячность. Молодость именно тем и хороша, что ты не даёшь себе времени и возможности подумать. Совершаешь поступки и становишься героем. Старость уже не та. Прежде, чем сделать шаг, подумаешь сто раз, а если не найдёшь ответа, поостережёшься делать этот шаг.
— Ваше преосвященство, в этом есть мудрость, — подлизал жопу клирик, однако Антоний и с тем, и с другим согласился.
— Какой у тебя рост, юноша? — спросил верховный архиепископ, и Антоний ощутил острый взгляд волка.
— Сто девяноста два сантиметра, ваше преосвященство.
— Ты медведь, — продолжал Кирилл.
— Да, — коротко отозвался Антоний.
— Я вижу в тебе и силу, и стать. Тебя будто слепили. В Византии есть медведи, но ты развит по-другому. Русы они есть русы, сила неимоверна. Как ты относишься к Византии, брат Антоний?
— Это моя родина. Здесь моё сердце. Я родился в Светлорусийском государстве, но в три года с матерью переехал в Османию. А позже уже в Византию. Два дня назад моей матери не стало, но для себя я давно решил, что останусь здесь. Здесь будет моя родина. Византия — моя страна. — И он снова пылко ударил себя в грудь кулаком. Чуть грудную клетку не сломал.
— Соболезную о матери твоей. Единый Бог наш Всемогущий принимает каждую заблудшую душу и прощает ей грехи, если она исповедалась перед смертью.
— Да, — нагло, не краснея, соврал Антоний.
— Мне твой настрой нравится, — повторил верховный архиепископ, и Антоний не мог сказать, рад на самом деле он был его горячности или нет. — Что помнишь о Русии?
— Ничего. Мне было три года. Моя память пуста. Османия оставила тоже неприятный след.
— Но тут ты проживал с матерью в лачуге, — вступил в разговор клирик.
— Здесь я нашёл место, где служу богу. Меня приняли в крестоносцы и не спросили с меня за это ни гроша. Мне дали еду и крышу, отдельную от той, где проживала мать, мне дали одежду и будущее.
Некоторое время священники молчали, и Антоний тоже молчал. Сейчас он был уверен, что не перегнул, ему казалось, что они смотрели друг на друга и молча совещались.
— Ты когда-нибудь участвовал в «живой охоте»? — вдруг спросил клирик. Как будто они не знали ответ на этот вопрос. Знали, конечно, просто проверяли.
Антоний ответил сразу:
— Да. Три года назад.
— Значит, ты должен понимать, что это такое и помнить правила охоты.
— Я помню и понимаю.
И снова клирик замолчал, и Кирилл не думал вступать в разговор вновь. Антоний ждал, а потом клирик разрешил ему встать и позволил идти. Уже выйдя в коридор, Антоний вынужден был остановиться. Его провожатый вышел следом за ним и опять повёл по богатому коридору, затем по лестнице и террасам, после остановился во дворе
