Светлые века - Йен Р. Маклауд
«Робби! Ты должен мне помочь…»
Кормило также было Анной. Мы запросто и без особых усилий преодолели врата и шлюзы, помчались по дороге из телеграфных столбов, уходящей через скованные морозом поля в Лондон и паутину Норт-Сентрала, где даже в столь поздний час все продолжало гудеть. Я ощущал наш числобус как нечто маленькое, твердое и четкое. Мы проникали сквозь каменные стены гильдейских дворцов, стекло и штукатурку, бумагу и чернила. Сильно эфирированные жернова телеграфных контор перемалывали сообщения для биржевых маклеров, банкиров и инвесторов. Время от времени какой-нибудь гильдеец вздрагивал и поднимал глаза, когда мы проносились мимо на незримом ветру, однако нас с Анной волновало лишь то, как бы оставить содержимое числобуса везде, где только можно… Голдсмит-Холл с его сейфами и торговыми залами, где бесчисленные златые волны богатства вздымались все выше, объял нас; тем временем слова и цифры зажили своей жизнью и начали разлетаться повсюду в виде значков скорописи и букв и цифр на тикерных лентах, написанные под копирку и отпечатанные на стенотайпах с трескучими аккордовыми клавиатурами; при этом те, чьи пальцы касались клавиш, работали слишком быстро, чтобы вникнуть в слова, ибо эти гильдейцы и гильдейки также были частью единого механизма, единой песни, в которую влилось и наше послание, пока его снова и снова размножали, пришпиливали к доске, вкладывали в конверт, лизали клапан и отправляли почтой…
Вновь передо мной проступили заснеженные крыши Уолкот-хауса. Анна больше не прикасалась к кормилу. Внизу по-прежнему играла музыка. Царил ужасный холод. Окрестности заливал лунный свет.
– У нас получилось?
Она покачала головой.
– Не знаю.
– Где числобус?
– Вот. – Она протянула обугленный комочек.
– Кажется, это было чересчур… – Легко? Но Анна стучала зубами, стряхивая пепел с ладоней в снег.
– Давай просто спустимся отсюда, а?
В особняке было тихо, зато в блистающем бальном зале играл оркестр, кружились пары. Мимо прошествовал слуга с серебряным подносом. Анна схватила два бокала, затем еще один и выпила все до дна; отблески хрусталя мелькнули на ее горле.
– Уверена, что нам стоит быть здесь?
– А что нам теперь терять? – Она подавила отрыжку – это было так не похоже на Анну. Ее лицо побледнело. Глаза сверкали. – Давай потанцуем!
Потолок кружился, люстры вертелись, лица и платья то надвигались на меня, то удалялись прочь, и сперва был лансье, потом – кадриль. Бешеный галоп и степенные обороты, ноги, руки и ступни, удары и броски; ну разумеется, с Анной я был способен на все. Лихорадочный жар тела и горячий пшеничный аромат проникали сквозь ткань ее платья. Она была бледна, ее лицо сияло, а плечи покрылись мраморными разводами пота. «Давай, Робби. Ты же этого всегда хотел, верно?» Но происходящее в ярком радужном свете люстр, сиявших на потолке, смахивало на безумный ярмарочный аттракцион. Я в конце концов сдался, но Анна по-прежнему была настроена решительно. Она схватила за руку одного из старых приятелей – тех, кого я видел той ночью на пирсе, – и потащила за собой, не успел он и головой покачать. Я проковылял к стене, еле дыша. Ничего не изменилось. Никогда не изменится. Но потом я заметил, – и поначалу решил, что все дело во влажной от пота одежде, – что стало прохладнее, как будто где-то открыли окно.
В танцах наступило затишье. Оркестр сменился струнным квартетом, и гости разбрелись к краям бального зала, где сервировали ужин на столиках со львиными лапами. Я взглянул на часы с херувимом. Стрелки-крылья перевалили за половину третьего. Анна отыскала тарелку и новый бокал вина. Я двинулся следом, недоверчиво наблюдая, как она накладывает себе котлеты с горошком. Сегодня вечером ее руки были совершенно обнажены. Раньше она казалась мне безупречной, и я не заметил, что Отметина на ее левом запястье исчезла без следа. Я наклонился к ней.
– Разве ты не должна…
– Ах это. – Анна сразу поняла, что я имею в виду. Но говорила достаточно громко, чтобы люди по обе стороны от нас прислушались. – Разве такая мелочь теперь хоть что-то значит? – Она взмахнула сервировочной ложкой, подчеркивая свою точку зрения, и забрызгала подливой мою манишку. – О боже! – Она хихикнула и схватила салфетку. – Надо поплевать.
Потеряв дар речи, я покачал головой.
– Ну и ладно. – Все взгляды устремились на то, как Анна прижимала ткань к моей груди. Пятно исчезло. – Вот и все. – Она окинула их взглядом. – На что уставились, черт бы вас побрал?
Все начали шушукаться. Весть разлетелась. Не стоило забывать, что слухи об Анне Уинтерс ходили с той самой ночи у Капеллы защитников. Чокнутый бедолага, вышмастер Джордж, кричал в ее адрес совершенно жуткие слова… А теперь взгляните-ка на нее! Но тут церемониймейстер как раз объявил, что следующий танец поведут вельграндмастер и его дочь-грандмистрис. По крайней мере, на некоторое время в центре всеобщего внимания оказались не мы, а мужчина и женщина, возникшие на противоположных сторонах сияющего и пустого пространства, отведенного для танцев.
Сэди была в узком и довольно строгом платье грозовых серо-синих оттенков. С нашей последней встречи она почти не поменяла прическу и макияж, и все-таки выглядела великолепно по сравнению с окружившим ее чрезмерно пышным цветочным бордюром из шелестящих нарядов, и такое же впечатление производил сам Пассингтон. Возможно, подумал я, эти люди действительно особенные – в конце концов, разве мы не должны так думать? Затем вздохнула скрипка, зазвучала первая нота, и пара закружилась, высокая и элегантная, изящная, как и сама мелодия. Сомневаюсь, что я оказался единственным, кто в тот момент взглянул на вельмастера Порретта:
