Амурская соната Чёрного Дракона - Алексей Ветров
– Когда опустимся, – сказал Максим, глядя вперёд, – не открывай глаз, пока не скажу. Там есть формы, на которые смотреть – значит стать их формой.
– И, если… всё‑таки посмотрю? – Марина выдохнула так, что пар вышел тонкой струйкой.
– Тогда они посмотрят на тебя, – он не повернул головы, но она знала, что он сейчас всерьёз.
Лодка добралась до середины, где луна отражалась ровным кружком. Максим достал из корзины пригоршню сушёных лепестков лотоса – бурых, ломких, но с неожиданно сладким, тягучим запахом – и бросил их на воду. Лепестки не поплыли – еле заметно провалились, как бы прощупав, что там есть, и исчезли без кругов. Он обвязал конопляную нить вокруг своей талии, закрепил узел на двух пальцах, как скрипач настраивает смычок, затем протянул свободный конец Марине.
Шёлк согрелся в её ладонях. Конопля была жёсткой, в ней ощущались крошечные заусенцы, как у рыбы против шерсти. Когда она затягивала узел, показалось, что верёвка сама подсказывает – сюда, не туда, сюда – пока узел не стал «правильным». Максим кивнул едва заметно: да, так.
– Готова? – спросил он.
– Нет, – честно сказала Марина.
– Хорошо, – угол его губ отозвался одним штрихом. – Значит, у тебя есть шанс вернуться.
Он нырнул первым. Вода сомкнулась без всплеска, только дракон на носу лодки будто глубже втянул усы. Марина вдохнула, прижала кулон пальцами – он поддался, как живое – и шагнула.
Холод не ударил. Напротив, вода встретила мягко и сухо, как дорогой шёлк, окутав шею, плечи, голову. Мир сразу лишился звуков. Исчезла лодка, исчезла пристань, исчезло собственное дыхание – осталась одна тяжёлая тишина, переполненная невысказанными фразами. Марина помнила предупреждение, но веки сами раскрылись – не по упрямству, а словно бы оттого, что глаза хотели пить.
Под водой был другой свет. Луна, прошедшая через толщу, стала выше и холоднее; её лучи резали пространство длинными полосами, делая из воды гигантскую штору из серебряных нитей. В этой завесе медленно качались водоросли – длинные, как волосы женщины, только чёрные, с синей кромкой. Их кончики касались кожи – не липко, не мерзко, а как поцелуй перчатки: невесомо. Между прядей скользили чьи‑то тени – рыбы, не рыбы, золотистые, с чешуёй, светящейся собственным тусклым светом. Некоторые из них поворачивали к ней лица, и в этих лицах было слишком много человеческого: тонкая переносица, «рта» слишком много смысла, будто он может произнести её имя.
Марина задержала взгляд – и вода вокруг стала чуть гуще, как если бы на стекле проступил морозный узор. Верёвка дёрнулась раз, другой – мягко, без тревоги, но уверенно. Максим напомнил: не смотри. Она мигнула, и лица рыб рассыпались на чешуйки света.
Дно всплыло из темноты так внезапно, будто кто‑то повернул линзу. Это было не «дно» как песок. Это была долгая память. Разбитые лодки, лодчонки, доски, на которых ещё держались выжженные знаки; длинные кости крупных зверей, черепа, у которых пустые глазницы вдруг отражали луну; старые амулеты на красных нитях, потемневшие от ила; шкатулки, у которых распухли стыки; металлические фигурки, покрытые пухом мха. Где‑то лежал бубен без кожи, где‑то – детская резная погремушка с колокольцами, которые не звенели.
И между всем этим – люди. Нет, не люди: хранители. Высокие, тонкие, с кожей цвета сырой глины, с кистями рук, вытянутыми, как у скульптора. Пальцы – длинные, перепончатые до второй фаланги. Лица – гладкие, как будто их забыли вырезать до конца. Глаза – круглые, без века, и в каждом – маленькое отражение луны. Они перемещались плавно, как трава во время ветра: медленно, а в сумме – быстро.
Один приблизился. На его груди висело ожерелье из раковин – крошечных, белых, как молочные зубы. Он остановился на расстоянии вытянутой ладони и коснулся кулона через ткань её рубахи: не надавил, а приложился, как к иконе. Камень ответил теплом, и по рукам Марины расползлось ощущение, что её согнули в правильную форму. Хранитель чуть кивнул, будто считал в её капиллярах узор, и отступил, уступая дорогу.
Марина поймала себя на том, что почти улыбается. Ей вдруг стало ясно: река узнаёт тех, кто несёт в себе реку. Лиза всегда любила воду – бассейн в детстве, потом – байдарки на Сунгари, прыжок с пирса в Находке. Может быть, этот путь – к ней.
Они двигались дальше – медленно, как приснилось, но на самом деле ровно и быстро, – пока впереди не возникло зелёное свечение. Оно не пульсировало – оно переливалось, как если бы внутри гладкого камня лежало ночное небо, и каждая «звезда» то затухала, то вспыхивала, откликаясь на невидимый дирижёрский взмах. В обрамлении водорослей, похожих на мотыльки, лежал Камень Звезды Дракона – крупный осколок нефрита, гладкий по кромкам, с неожиданно тёплым бликом в глубине.
Максим протянул руку. Его движения были идеальны, без резких углов; по коже пробежали мурашки – от холодка, от риска. Марина заметила, как на запястье у него тонко и бледно проступил знак – круг с двумя щербинками, почти‑почти инь и ян. В этот момент вода чуть дрогнула – едва; лунная завеса колыхнулась, и тишина покатилась назад.
Тьма ожила не сразу. Сначала – как будто всё вокруг стало гуще, как кисель, и дубовые доски на дне начали «плыть». Потом – как будто чей‑то хвост, длинный, вязкий, тронул ей лодыжки. И только затем – глаза. Два алых угля вспыхнули с такой ясностью, будто кто‑то внёс в зал зажжённые угли в железной чаше. Они были ровно на уровне её лица и смотрели не на Максима, не на камень – на неё.
– Не смотри, – голос Максима раздался не ушами, а костью: хрустнул в шее, лёг под лопатку. Верёвка дёрнулась, и этот толчок был, как внезапный спуск лифта.
Но глаза были не просто глазами. В них, как в зрачках кошки, отражалась луна – не одна, а сразу несколько: целая россыпь круглых дисков, как если бы река помнила все луны за столетия. И среди этих лун – два маленьких огонька, зелёных, знакомых. Лизины серьги‑гвоздики. Чёрт, это нелепо – серьги в глазах чудовища? Но Марина не успела решить, нелепо это или нет: из темноты вывернулась масса плавников, усов, нитей, зубчатых краёв, на которых болтались плотные пучки водорослей. И всё это не столько плыло, сколько складывалось из самого пространства, собиралось в форму, которой ещё не было имени.
Руки
