Светлые века - Йен Р. Маклауд
– Кажется, им понравилось, – сказал я ей, когда мы позже вышли на улицу.
– Мне придется целых две сменницы рассказывать им, каков Лондон на самом деле!
– Но они же могут немного помечтать? Ты хорошая учительница, Бет, ты понимаешь…
Она кивнула. Этим утром на нижний город опустился туман. Голубоватый, наполненный холодным блеском и почти безвкусный, он сильно отличался от лондонских туманов.
– Что случилось с Хинктоном?
– Умер.
– Полагаю, тролльщик по-прежнему приходит?
– Да, но теперь это не мастер Татлоу, если ты про него вспомнил.
– Он тоже нас покинул?
– Такова людская доля. Если задержаться на одном месте достаточно долго, сам увидишь, как это происходит.
Но ее придирки и колкости теряли свою остроту. Я слышал сплетни о том, что у Бет появился друг-мужчина в Харманторпе. Школьный учитель; ездил с ней и отцом в Скегнесс. Если верить молве, пара жила в одном номере отеля. Я был рад, что у нее появился такой секрет, но немного огорчился из-за того, что Бет не сочла нужным им со мной поделиться.
– Ты слышала о дне, когда остановились двигатели?
– Да, но я была слишком мала, чтобы запомнить, Роберт. Да и что в нем такого?
– Но ты же знаешь, что именно тогда у мамы появился этот шрам на руке… и ты наверняка знаешь, что именно поэтому она и умерла?
Бет замедлила шаг.
– Бывают несчастные случаи. Отец одного из моих учеников сломал ногу только в прошлую сменницу. Он, вероятно, никогда больше не сможет ходить. Зачем ты копаешься во всем остальном?
Ограждения у отстойников излучали радужное сияние в тумане, но блестящую поверхность заволокло тиной, а пышная кукушечья крапива у бетонной стены с дальней стороны зачахла.
– Бет, я спрашиваю тебя обо всем этом просто потому, что хотел бы знать правду.
Она фыркнула.
– Мои дети придумали бы отговорку получше! И, пожалуйста, не приставай к отцу по этому поводу всякий раз, когда его видишь. Он так и не оправился после смерти мамы. Но, по крайней мере, обрел… равновесие.
– Вернувшись сюда, я понял: возможно, то, от чего я как будто сбежал, было не таким уж плохим. – Я стремился быть искренним, но Бет одарила меня взглядом, который безмолвно спрашивал: «Ну и чего ты теперь хочешь?» Я продолжил: – У мамы была подруга, замужняя – отец, должно быть, тоже знал их, хотя и отрицает это. Супруги Дерри. Он был старшмастером на Центральном ярусе. Дежурил в тот день, когда остановились двигатели, и скончался от полученных травм вместе с семерыми другими рабочими. И его жена… ну, в конце концов, она тоже умерла. И мама пострадала. Ты должна что-то знать обо всем этом, Бет.
– Что ты хочешь от меня услышать?
– Мне бы правда не помешала.
– Правда в том, что тебе следует уехать из Брейсбриджа до того, как выпадет снег. – Ее взгляд метнулся в сторону Рейнхарроу, которая на мгновение показалась, сверкая, над крышами «Модингли и Клотсон». – И эта девушка, эта женщина – Анна. Она не из Лондона, верно? И не из Флинтона. Она кажется довольно милой, и я ничего особенного против нее не имею, но чувствую что-то странное. Я уверена, что она тебе не жена. Так что не требуй от меня правды, Роберт Борроуз.
Она хотела сказать что-то еще, но в этот момент со стороны ратуши раздался приглушенный перезвон.
– У меня урок. Мне пора…
Я смотрел, как моя сестра уходит в туман, шагая в такт эфирным двигателям.
Декабрьские ночи наступали медленно и рано. Холмы оседали слоями дыма: нечто серое на пурпурном, поверх серого. Вывески гильдий хлопали и скрипели. Огни фонарей боролись с ветром. Мы с Анной гуляли, как вошло у нас в привычку, но на этот раз решили потратить долгий, безопасный, анонимный час сгущающейся темноты – то самое время, которое обычно выбирали они с мистрис Саммертон, отправляясь в город, – на то, чтобы подняться на вершину Рейнхарроу.
«Здравствуйте, мистрис Борроуз!» Анна подняла руку и улыбнулась в сумерках соседке, которая вышла собирать белье, пока оно не замерзло; эта женщина с тремя дочерями и без мужа, занималась утомительным для глаз делом – пришивала кружева к изящным дамским нижним рубашкам. Сегодня, возвращаясь домой, я почувствовал плывущий по Таттсбери-Райз запах сладкого, восхитительного хлеба с хрустящей корочкой – такого, который съедают быстрее, чем он успевает остыть. Анна прославилась своей выпечкой. В то утро мне сказали через забор, что ее дрожжевое тесто растет на зависть всем хозяйкам в этой части Кони-Маунда. Я даже встретил кое-кого, кто клялся, что знал Анну во Флинтоне. Жизнь Анны, мистрис Борроуз, цвела буйным цветом, неподвластным нашей воле. Теперь я начинал понимать, каково ей было в Лондоне или в Сент-Джудсе. Даже на меня временами, как порыв ветра, нисходило осознание того, что эта женщина – мистрис Борроуз… а потом я понимал, что нет.
Анна шла впереди меня, идя в такт дыханию ночи, привычной походкой – слегка ссутулившись, медленным и пружинистым шагом, – одетая в длинную плиссированную твидовую юбку, которую ей дали взамен – «О господи, вы собирались носить это?..» – тоненьких вещей, привезенных из Лондона. Анна, мистрис Борроуз, напевала что-то себе под нос, когда одевалась, всегда удивлялась, заслышав свист чайника, и каждый вечер оставляла вокруг миски в судомойне немного зубного порошка. Ей нравился местный сыр, твердый и восковой, и она дула на чай, даже если он остыл. Я добродушно привык к виду ее мокрого нижнего белья на кухне, поскольку здесь такие
