Светлые века - Йен Р. Маклауд
ШШШ… БУМ! ШШШШШ… БУМ!
Выходя из комнаты, спускаясь по лестнице и встретив пристальные взгляды, я уже понимал, что Бет и отец слышали, как я брожу по маленькому дому. Пора было уходить.
III
Я вернулся из библиотеки в двусменник утром и застал Анну сидящей за кухонным столом с раскрытой «Гилд Таймс». На первой странице был вышмастер Джордж Суэйлклифф. В эти изначальные дни она, похоже, с радостью занималась домашними ритуалами. Обзавелась фартуками, сажа от плиты въелась ей под ногти. Экспериментировала, то терпя неудачи, то добиваясь успеха, с приготовлением ветчины и капусты, отбеливанием кухонных полотенец, сушкой трав под руководством соседок с улицы, которые соперничали друг с другом за лучший способ сделать что бы то ни было. Осторожно, шаг за шагом, Анна познавала утраченную жизнь родителей, которых никогда не знала. Но имя Джорджа и вести о судебном процессе, начавшемся вчера, одним махом вернули ее в Лондон.
Пряди выбились из узла, который она приноровилась носить, и рассыпались по лицу, а на большом пальце был ожог от вчерашней выпечки хлеба – у нее вышел черный брусок, куда более плотный, чем эфирированные кирпичи, из которых был построен Брейсбридж. Она закатала рукава своей поношенной и посеревшей блузки, и ее стигмат был похож на влажный рубин; свежий и воспаленный. Я развернул газету, чтобы прочитать за едой. Джордж сделал длинное заявление в суде, которое изложили вкратце. Его называли «сумасшедшим архитектором», но его мнение о неправильности Нынешнего века каким-то образом просочилось в текст заметки. По сравнению со статьями в «Новой заре» тон был беззубый, и все-таки видеть в «Гилд Таймс» даже намеки на нечто подобное казалось крайне необычным. Что-то явно изменилось – я почти пожалел, что нахожусь не в Лондоне, – но как будто под принуждением, и оттого казалось неправильным. Я заподозрил, что гильдии использовали Джорджа, чтобы состряпать новую версию Двенадцати требований, которые окажутся настолько мягкими, что власть имущим не составит труда с ними согласиться.
Пока мы гуляли по вечерним улицам и переулкам Кони-Маунда, Анна пребывала в глубокой задумчивости.
– Я чувствую великую вину за то, что случилось с Джорджем, – сказала она в конце концов. – И дело не только в недавних событиях. Дело в… как мужчина может высказаться о том, что с ним сделала женщина?
– Хочешь сказать, ты его охмурила?
Это был выстрел наугад. Но она кивнула.
– Мы знаем друг друга много лет, и я думаю, что сперва наши отношения основывались на том, что мы оба не были частью толпы… – Она усмехнулась. Ее лицо было отчасти скрыто поднятым воротником пальто в елочку, покрытым каплями росы от дыхания. – И еще на том, что нас друг к другу не тянуло, если ты понимаешь, о чем я. Это был странный роман. Полагаю, мы были похожи на людей, пытающихся танцевать, наблюдая за тем, как это делают другие, но так и не понявших сути. Она попросту противоречила тому, как мы с ним устроены. Мы поцеловались лишь один раз – в Уолкоте, когда ты нас заметил…
Мы шли мимо магазинчиков, в одном из которых и обнаружили объявление о сдаче дома. Небо было ровного голубого цвета. Хоть светило солнце, стоял чудовищный холод. Если не считать белого сияния Рейнхарроу, снега в Браунхите не было, но томительная тяжесть туч, готовых его извергнуть, ощущалась, как тихий грозовой рокот.
– К тому же его мечта о лучшем времени никогда не была моей, хотя я разделяла ее с удовольствием. А потом случился День бабочек. Когда я его нашла – когда я его, скажем так, спасла, – люди, которые его схватили, просто разбежались, стоило мне позвать его по имени. Думаю, им было почти так же стыдно, как и Джорджу, за то, что они с ним делали. Но, возможно, сам факт того, что я об этом узнала, оказался для него слишком тяжкой ношей. Так или иначе, Джордж истекал кровью и плакал, и я забрала его в Кингсмит. Благородный рабочий… он не мог ни в чем обвинить свой идеал, поэтому обвинил самого себя и, возможно, меня.
– Незадолго до Капеллы защитников он повел меня на Халлам-тауэр. Я тоже должен был предвидеть, Анна.
– Возможно, следовало рассказать ему, кем я была… кто я есть. И Сэди тоже. Возможно, тогда все пошло бы по-другому. Ну, ты-то все знаешь, Робби, и ты со мной. Ты никогда не предавал меня.
Мы шли мимо домов, бездумно вышагивая в такт двигателям, к холму Святого Уилфреда. На кладбище было по-зимнему мрачно. Вот оно, надгробие на могиле моей матери. Гильдии охотно платили за бесполезные вещи. Тем не менее, я был тронут, увидев его здесь, среди остальных – я не испытывал такого чувства, когда был моложе. Мы побрели по мертвой траве к другой могиле. «ЭФИРЩИК ЭДВАРД ДЕРРИ 46–75». Отец Анны был всего на пять лет старше меня нынешнего, когда умер в тот день остановки двигателей. Среди множества собранных мною бумаг и реликвий того времени имелась фотография его с женой Кейт в старом ежегоднике гильдии: они шли на танцы. Вспышка озарила красивую пару, он был особенно хорош собой – лучший костюм трещал на широких плечах, бесстыдная улыбка играла на губах. Я решил, что Анна похожа на него даже больше, чем на мать. Но она была жива, и когда она наклонилась вперед и коснулась камня, под которым он был похоронен, я почувствовал в холодном воздухе аромат ее волос: свежая солома и миндаль.
– Раньше я иногда приходила в Брейсбридж с Мисси – как раз в такие дни, как этот, когда трубы начинали дымить, – сказала Анна, когда мы продолжили подниматься по склону среди длинных теней памятников. – Нам приходилось, как и остальным, покупать мыло и муку, хотя я знаю, что тебе труднее всего поверить в то, что мы этим занимались…
Ее глаза заблестели. Она сглотнула.
– Мисси даже предложила отвести меня сюда, но я утащила ее прочь в сумерках. Тогда я не хотела знать, Робби, ни о матери, ни об отце, ни о чем, что имело отношение к этому месту. Все, что я чувствовала – смутную… – Она шмыгнула носом и посмотрела на бледнеющее небо. На
