Былины Окоротья - Егор Андреев

– Варя, нет!

Крик Всеволода слился с хриплым кашлем Врасопряхи. Покачнувшись, волшебница вывалилась из седла в объятья воеводы. Судорожно хватая его за рукав рубахи, кудесница задыхалась, захлебываясь кровью, которая непрестанно лилась у нее изо рта.

Отчаянный вопрос «что делать?» набатом стучал в голове Всеволода, пока он обламывал хвост стрелы, пока укладывал на мокрую землю Врасопряху и рывком разрывал лиф ее платья. Стальной треугольный наконечник торчал из груди колдуньи в месте схождения ключиц. Смешавшись с каплями дождя, кровь стекала по алебастровой коже веды тонкими алыми ручейками. На поверхности озерца, образовавшегося меж худеньких плеч, пузырилась розовая пена. С каждым новым выдохом ведьмы пузырей становилось только больше.

– Насколько… все… плохо? – проталкивая слова сквозь кровавые вздохи, прохрипела Врасопряха.

Радужки ее глаз посерели от боли и страха. Но что Всеволод мог ей ответить? Ему уже приходилось видеть подобные раны. Выживших после них – никогда.

– Все… все будет хорошо. Даже шрама не останется, – выдавил из себя Всеволод. И собственный голос даже ему показался чужим и фальшивым.

Врасопряха внезапно расслабилась и попыталась улыбнуться залитыми кровью губами.

– Ты так и… не научился… врать…

От бессилия воеводе захотелось взвыть.

Оторвав рукав от подаренной крестьянами рубахи, он подсунул смятый комок ткани под спину колдуньи, прижал его к ране, но кровь не останавливалась.

«Почему она не останавливается?»

Врасопряха с сочувствием смотрела на него, хрипло втягивая ртом воздух. Она уже не кашляла, но каждый вдох сопровождался тихим свистом из дыры в спине. Весь подбородок ведьмы был залит кармином. Пошарив слабеющей рукой, волховуша нащупала его ладонь. Сжала ее с неожиданной силой, но слова, которые затем произнесла колдунья, дались ей уже с видимым трудом.

– Не… закрывай… свое… сердце… Всеволод…

– Я не…

Слеза хрустальной бусинкой сбежала по бледной щеке кудесницы, чтобы затеряться в тысяче других, падавших на ее лицо. Врасопряха замолчала. Грудь ее перестала вздыматься и опадать. Огонь, горевший в чудесных глазах, угас. Та, кто подарила Всеволоду надежду, умерла.

«Умерла».

Осознание этого не вызвало у Всеволода ни скорби, ни отчаяния, ни даже печали. Только ломоту в висках. Собственное дыхание показалось ему оглушающим и чужеродным звуком. Всеволод разжал мокрую от крови и дождя ладонь, и рука мертвой женщины выскользнула из нее, безвольно упав на камни. Словно не понимая, что происходит, Всеволод недоверчиво посмотрел на свои перепачканные руки. Перевел взгляд на серые плачущие небеса. Холодные крупные капли падали на лицо, словно пущенные из пращи камни, но он едва ли чувствовал эти удары. Он вообще перестал что-либо чувствовать.

Слишком многое ему пришлось пережить за последние несколько дней… лет? Но теперь все. Он выгорел дотла. Утратил свет, оставшись в полной тьме. Один.

Поднявшись на ноги, Всеволод смахнул с лица дождевую воду и, подойдя к Ярке, вытащил из-под тороков меч, доставшийся ему от Макара.

Настасья. Петр. Варвара.

Его окружали одни мертвецы. Даже оружие и то пришло к нему из могилы.

Отшвырнув в сторону ножны, воевода обнажил клинок – тяжелый кусок холодного металла. Холодного, как сам Всеволод. Все стремления воеводы исчезли, унесенные метко пущенной стрелой. Все иллюзии о спокойной жизни развеялись, как дым. Разве могло быть иначе? Ведь он проклят. С юности отмечен смертью. Что ж, отныне так тому и быть.

Теперь у Всеволода осталось только одно желание. Одно побуждение. Сейчас Всеволоду хотелось убивать.

Стрелок и не думал прятаться. Напротив, он неторопливо вышел из тени деревьев, заботливо снял тетиву с плеч лука и спрятал ее от дождя в карман [107]. Алый распахнутый на груди плащ открывал взору красивый, искусно выполненный панцирь. Чешуи доспеха блестели от влаги. Всеволод, опустив к земле острие клинка, пошел прямо на врага.

– Она нарушила княжий наказ, воевода! За то и поплатилась! – крикнул Калыга, убирая короткий онригарский лук в расшитый гладью саадак.

Всеволод не слушал, шел.

– Не будь дураком! То, что я сделал, сыграет на руку нам обоим. Теперь можно будет рассказать, как эта вероломная ведьма сгубила своим колдовством Ясные боры, как охмурила чарами и погубила молодого князя. Или ты думаешь, что, представ перед Ярополком и посыпав голову пеплом, сможешь вымолить прощение? Хрена лысого! Доброхотного князя удовлетворит лишь кровь, и пусть у меня зубы выпадут, ежели я допущу, чтобы она была моей!

Всеволод упрямо шел вперед. Косы мокрой травы хлестали его по сапогам.

– Ну, раз ты того хочешь, то получишь. – Калыга плюнул из-под усов и заиграл желваками. Отбросив в сторону саадак, он расстегнул заколку и скинул плащ в траву. Уверенным, отточенным движением вытащил из ножен саблю. Рубин в глазу дракона блеснул темной каплей гнева в сумраке пасмурного дня.

– Утю-тю-тю-тю, поскребыш. Давай! Покажи, на что способен!

Они сошлись, и сталь запела, зазвенела, высекая искры. Клинок Калыги – непревзойденного марьгородского фехтовальщика – принялся танцевать, крутиться и жужжать, разрезая воздух, словно рассерженная пчела. Рассекая падающие капли, он стремился добраться до податливого человеческого тела, ужалить, укусить, забрать жизнь. Вот только по какой-то необъяснимой, невероятной причине сделать этого ему никак не удавалось.

Выпад, батман, ремиз. Снова выпад. Коварный укол снизу. Все коронные удары и финты Калыги, которыми он привык унижать противников, ранить их и отправлять на тот свет, уходили в пустоту или наталкивались на ответ сталью. К все возрастающему раздражению Тютюри, ему никак не удавалось совладать со своим противником. И с кем? Обычным ублюдком, не знавшим своего отца, не должным так владеть мечом. Ведь это он, Митрий Калыга, не имеет себе равных в ратном деле. Это для него отец нанимал лучших мастеров-мечников, привозя иноземцев из самого Халисара и Мармарисса. Так как же так? Почему он не может одолеть простого кмета? В чем же здесь секрет? Али он и вправду заговоренный, этот Степной Волк?

Сталь все пела и стенала, наращивая темп ударов, чтобы через секунду смолкнуть.

Тяжело пыхтящий Митрий отскочил назад, выкраивая краткий миг передышки. Утерев рукавом красное, парящее под дождем лицо, он недоверчиво глянул на саблю, словно ища изъян в своем оружии. Стоящий напротив него Всеволод дышал глубоко и ровно, держа меч в низко опущенной руке. На Митрия он не смотрел. Казалось, он вообще никуда не смотрит.

В вышине, по тяжелому, отвисшему брюху туч проползла трещина молнии, и через несколько секунд пророкотал очередной раскат грома. Стебли истоптанной травы лежали под ногами смятым изувеченным ковром, пропитанным водой и ненавистью. Промочив соперников насквозь, неуемный ливень и не думал прекращаться. Стекавшая по