Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф
– Выглядит несколько утомленным, сударыня, но в прочих отношениях, насколько я могу судить, чувствует себя превосходно. Так, значит, беседовать с ним ты не станешь?
– По-моему, о нас с генералиссимой ему лучше не знать. Не показывать ему ничего этакого… а если даже дверь закрыть, он же все равно будет спрашивать, что я тут делаю.
Серое лицо степенно, понимающе качнулось книзу.
– Весьма дальновидно, сударыня.
– Да уж, еще бы. Погоди, мне поразмыслить надо.
– С радостью, сударыня.
Около минуты тишину в Органистровых Покоях нарушало лишь похрапывание Сийюф.
– Так. Сейчас тебе, смотритель, выдастся работенка потруднее, – наконец объявила Синель.
– Трудности нас закаляют, сударыня.
– Хорошо, вот тебе для закалки. Мне нужно перекинуться парой слов с дамой по имени Орхидея. Отыщи ее или кого-нибудь, кто сможет передать ей от меня весточку. Который час?
– Два двадцать одна, сударыня. Утро фэалицы, сударыня. До ростени менее четырех часов.
– Этого-то я и боялась. Ладно, если не можешь, так и скажи. Не обижусь ничуточки.
– Приложу все усилия, сударыня, но, должен заметить, Орхидея – имя, также распространенное весьма широко. Дополнительная информация может изрядно ускорить дело.
– Еще бы. Эта Орхидея – хозяйка желтого дома на Ламповой. Задами дом выходит на Музыкальную. Напротив – то есть на Ламповой – кондитерская лавка. Сама Орхидея – толстуха лет, наверное, сорока – сорока пяти…
– Этого довольно, сударыня. Я опознал ее. В ее личных покоях есть стекло, а хозяйка сейчас в смежной комнате, готовится отойти ко сну. Угодно ли тебе вызвать ее к стеклу?
– Знаю я это стекло. Не работало оно сроду.
– Отнюдь, сударыня, стекло в полной исправности, хотя не обслуживалось в течение… восемнадцати лет. Угодно ли тебе поговорить с Орхидеей?
Синель кивнула и спустя полминуты увидела Орхидею, вышедшую к собственному стеклу в черных кружевных панталонах и небрежно накинутом пеньюаре.
– Синь?! Как ты ухитрилась включить эту штуку?
– Без разницы, включилась – и ладно. Орхидея, мне нужна помощь, только с этого и тебе самой обломится кое-что. Может, карточка, а может, и больше.
– Слушаю в оба уха, – кивнула Орхидея, пожирая взглядом богатство обстановки Органистровых Покоев.
– Ладно. Вишь, баба в соседней комнате дрыхнет? Так это тривигантская генералиссима. Сийюф звать.
– Везучая же ты, Синь…
– Может, и так, но штука вот в чем: мне ноги делать пора. Фиалка – как, не особо нынче заезжена?
Плечи Орхидеи, всколыхнувшись, опали книзу, будто тесто в квашне.
– Какое там «заезжена», Синь: времена-то сейчас, сама видишь… Ты где?
– В «Горностае». Комната семь-девять, запомнила? Двойная комната – то есть и седьмая, и девятая тоже. Наверху, прямо возле большущей лестницы. Сийюф пятерку мне отслюнит запросто. Пятерка для нее – тьфу! А Фиалке наверняка еще больше достанется, если взмылит ее как следует. Скажи ей: пускай собирается и живо сюда, на холм, в обжималки играть. Сийюф пусть назовется моей подружкой: услышала, мол, от меня, как здорово я тут развлекаюсь, и тоже заглянуть, поразвлечься решила. Буду уходить, дверь оставлю незапертой, только… – В голосе Синели зазвучали стальные нотки. – Только половина – моя. Прокатить меня даже не думай.
– Само собой, Синь.
– Я при самом кальде теперь состою… – Склонившись к ковру под ногами, Синель нащупала сброшенный строфион. – А значит, наверняка частенько смогу что-нибудь этакое тебе подкидывать. Только гляди, Орхидея, чтоб без гнилух. Одно мое слово – и закроешься навсегда.
– Ты вправду хочешь все это до конца довести? – вполголоса спросила Гиацинт.
Казалось, требовать ответа попросту глупо, однако Шелк серьезно кивнул.
– Уверен, Твое Высокомудрие, тебя с Его Высокопреосвященством, патерой Тушканом и патерой Устрицей более чем достаточно.
– Будь добр, патера, повремени, потерпи еще минутку, – окликнула его майтера Мрамор из темного святилища Эхидны позади амбулатория. – Патера Наковальня работает, торопится, как только может, и… и…
– Ей тоже присутствовать хочется, – громоподобным басом пророкотал Молот, – и еще один резон у нас есть. Погоди, кальд. Патера как раз заканчивает.
– Нет, правда, зачем оно нам? – прошептала Гиацинт. – Можно ж просто поехать куда-нибудь и хоть всю ночь до утра… а это мне все равно, честно.
– Сера но! – подтвердил Клещ, уютно устроившийся у нее на руках.
– Освобождаю тебя от обета целомудрия, – объявил Кетцаль, словно услышав ее шепот, хотя Шелк бы за это не поручился. – Однако ты по-прежнему авгур. Сие понятно?
– Целиком и полностью, Твое Высокомудрие.
Ремора заулыбался, изображая ободрение.
– Помазание… невозможно, а? Даже для Кетцаля. Несмываемо, э?
Пролокутор согласно кивнул.
– Именно, патера кальд. Отрешить тебя от авгурской службы я могу, однако сан авгура останется при тебе.
– Понимаю, Твое Высокомудрие.
– Но этого я делать не стану. Впредь ты свободен от требований, и только. Тебе нет надобности отправлять службы и приносить жертвы, но при желании ты в своем праве. Вдобавок ты вправе и должен носить ризы. Горожане выбрали в кальды авгура, полагая, что выбор за них сделали сами боги, и долг велит нам блюсти их волю. Укреплять, а если нужно, оправдывать их веру.
С этим он перевел взгляд на майтеру Мяту.
– Твое Высокомудрие хочет узнать, осталась ли я крепка в вере после того, как к нам не явился Пас? – спросила она. – Сама не пойму, и, может статься, разберусь в себе лишь спустя многие месяцы… а то и годы. Жаль, с нами нет Бизона…
– Мне тоже, – кивнул Паук.
– Пор-ра! Пор-ра! – каркнул Орев, всегда готовый высказаться за хозяина.
– Ты рассказала о происшедшем, генералиссима, – надеясь, что его птицу поняли, заговорил Шелк, – но, боюсь, я выслушал тебя без должного внимания. Думал только о том, чтоб, получив позволение Его Высокомудрия, убедить Гиацинт принять мое предложение, и позабыл обо всем остальном. Вправду ли Пас сказал, что удостоит тебя второго явления, как только ты доберешься сюда?
– Я… – Вздохнув, майтера Мята прикрыла лицо ладонями. – Правду сказать, я не помню. По-моему, да.
– Никак нет, твое превосходительство, – возразил Грифель. – Он сказал: несите сержанта в Великий Мантейон, к моему пророку, Чистику, там я объясню ему, как его починить. А насчет «вот прямо сразу» не говорил ничего.
Ремора согласно кивнул.
– А мне, – откашлявшись, подал голос Чистик, – сказал, что научит, и научит наверняка. Только еще не научил. И мне, если честно, с этого так же не по себе, как и майтере. Нет, даже хуже: я ж вижу, что с ней творится. Нам – то есть мне и Молоту с патерой Наковальней – Пас велел привести сюда патеру Тушкана. Ладно, мы вот, привели, только дело пока что глухо. Я и своих всех с собой притащил, а где они? Нету. Разошлись, и сами, наверное, понимаете, что про меня теперь думают.
– Бедняжка! – посочувствовал ему Орев.
– Только труха это все, – подытожил Чистик, окинув воинственным взглядом собравшихся на нежданную свадьбу. – Про меня пусть думают что хотят. Не во мне дело. Они ж Замысел Паса теперь ни во что не ставят – вот что самое-то тяжелое, тяжелей даже, чем с майтерой… но я не отступлюсь. Пускай все валят – ладно, а я вот он, тут,
