Сказания о мононоке - Анастасия Гор

И она, прошуршав плохо подвязанным, а оттого слишком длинным кимоно по полу, встала рядом с Кёко и поклонилась низко, почти в пол, точно и вправду извинялась, а не выставляла Хосокаву на улицу спустя целых двенадцать лет, что он здесь провёл. Ужас и стыд оставили Хосокаву мычащим и разрумянившимся, кровь будто снова заполнила старые порезы на его лице. Но пререкаться и спорить он только с Кёко умел и никогда – с Цумики.
«Никогда – с Цумики…»
– Красная глина, – прошептала та, глядя на кончики испачканных после сада пальцев. – «Разбитое сердце».
Геомантия, которой она учила Хосокаву с тех пор, как ей исполнилось двенадцать, заставляя сидеть часами с ней в саду и переставлять горшки. Цветы, что они выращивали вместе; камни, которые передавали друг другу из рук в руки; таблицы, которые составляли, с которыми сверялись в древних текстах; знаки, которые вместе читали и учились трактовать… «Вместе». Если Цумики и общалась с кем-то из семьи, то только с Хосокавой, однако теперь даже не смотрела ему в лицо, уставилась под ноги точно равнодушно. Нет, обиженно.
Кёко решила не лезть.
Дзинь-дзинь!
– Что это? – спросил Хосокава, вскинув голову к расписанным дедушкиным сёдзи.
Кёко говорить ему ничего больше не собиралась. Только затаила дыхание и прислушалась, не стучит ли ещё об пол деревянный короб, не слышатся ли какие-нибудь голоса.
– Это Странник, – ответила вместо неё Цумики вполголоса. – Наша Кёко теперь его ученица.
Гранат и сердолик сверкнули в её маленькой ладошке, и не успела Кёко спросить об их значении – точно ли это не очередная «гибель в девичестве?» – как Хосокава сдвинулся с места. Что-то переменилось в его лице до неузнаваемости – хотя Кёко теперь и так почти ничего в том не узнавала, – и он попытался сдвинуть дверь.
– Мичи, не смей туда входить!
– Отойди, юки-онна.
– Что ты собираешься делать?
– Не твоего ума дело. Просто отойди.
– Ты ведёшь себя как капризный ребёнок, а не как мужчина! Хватит!
Кёко втиснулась между ним и дверью, выставила локти и колени, отталкивая Хосокаву назад, не давая испортить жизнь и ей, коль он уже испортил собственную. Плотная бумага васи натянулась под их весом, когда оба налегли на дверь, и соловьиные полы жалобно застонали. Кёко как могла загораживала собой проём, но Мичи сжал в пальцах бумажный талисман, вытащенный из рукава, прошептал что-то, и сёдзи сами распахнулись за её спиной. Кёко, как специально, первой ввалилась внутрь, потеряв спиной опору, и чуть не рухнула перед яэдатами.
Что бы ни собирался делать секунду назад Мичи, он, оказавшись в спальне Ёримасы, резко передумал: застыл как вкопанный рядом с Цумики, и Кёко пришлось быстро повернуться, чтобы понять почему.
Возле яэдатами на коленях сидел Странник. Ни одна из простыней, которые собственноручно расправляла на футонах Кёко, не смялась под Ёримасой за последние четыре месяца. А он сам ни разу не менял своего положения: не сдвигал и не сгибал ноги, не переворачивался на бок и даже не находил достаточно ки, чтобы повернуть налево, к приоткрытому окну с щебечущими птицами, голову…
Но зато впервые поднял руку. Ладонь его, морщинистая, лежала прямо у Странника на макушке, приминая волосы. Однако стоило Кёко судорожно вздохнуть, рука соскользнула обратно вниз и снова повисла на краю.
Никто не издал ни звука. Даже Странник. Он медленно поднялся, надел на спину свой короб и посмотрел на них.
– Не злоупотреблю ли я гостеприимством семьи моей ученицы, если попрошу вас о ночлеге? – спросил он. – И о ещё одной пиале чая. Такой вкусный!
Жёлтый – цвет оммёдо.
«Это солнце, которого мононоке страшатся, потому что тьме подчиняются и только на тьму смотреть и могут», – утверждали древние дощечки в библиотеке имения, сохранившиеся ещё с эпохи Хэйан[41].
«Это золотая кровь, что течёт в жилах Идзанами, которая наполнила наши моря и реки, но, отразив раз в себе небо, стала голубой», – убеждали сказки, которые Кёко читала Сиори перед сном.
«Это чтобы нас в толпе было хорошо заметно и люди сразу с мошнами монет и просьбами к нашим ногам бросались», – с усмешкой объяснял дедушка, с гордостью продолжая носить своё выцветшее соломенно-жёлтое кимоно, как самурай носит доспехи.
У Кёко такого кимоно никогда не было, чтобы прямо для неё купили отрез, чтобы для неё его пошили и ещё вдобавок увенчали спину большим семейным камоном – ивовой ветвью – да выбрали оби янтарный или розовый под стать. Зато у неё было кимоно мужское, наверное, одно из отцовских или уготованное для сына, которого ждали, но не дождались. Сиори откопала его в комнате, куда никто уже давно не ходил и где она прятала свои банки с бобовой пастой. Кимоно волочилось по полу шлейфом, предназначенное для фигуры высокой и крепкой, и имело всего пару слоёв и укороченные рукава, которые так любили мужчины, потому что они, в отличие от женских, не мешались.
Кёко тоже оценила удобство, лаконичную ярко-жёлтую ткань с практически невидимой, перламутровой тесьмой в форме ивовых листьев. Она заправила её в красные хакама, которые ей вручили в храме, как будущей мико (они были самыми удобными, поскольку предназначались для репетиции танцев), и затянула талию широким нежно-коралловым оби, похожим на цвет хакуро, которая подглядывала за ней через окно всё то время, что она одевалась и собирала вещи.
Ничего, кроме свежих бинтов для рук, тасуки для подвязки рукавов, свёрнутой циновки и комплекта нижних рубах Кёко брать не стала. Все книги и броши, игрушки и шёлковые одеяния подрастающим сёстрам без приданого были нужнее. Главная драгоценность – Кусанаги-но цуруги – и так осталась при ней, но лишь потому, что рука не поднялась вернуть его в таком виде в токонома. Кёко сунула туда лишь заржавевшую железную рукоять, а осколки пересыпала в ножны и повесила их на пояс. Решила, что вернёт назад в имение, когда починит.
Правда, как чинить священные орудия, Кёко не имела ни малейшего понятия. Но, как выяснилось к следующему утру, она вообще многого не знала. Как Странник всё-таки изгоняет мононоке, не пленяя их? Почему он согласился взять Кёко в ученицы? Что дедушка сказал ему? Говорил ли он вообще? Есть ли у Странника хоть какая-то совесть? Очевидно, что нет, потому что, вместо того чтобы ответить хотя бы на один из этих вопросов,