Сказания о мононоке - Анастасия Гор
– И всё-таки физически то был первый твой поцелуй. Ой, нет, подождите… Второй же, да?
– Хватит вспоминать Хосокаву! Это было… фу! Оба раза фу! Вот скажи, ты специально весь месяц выжидал момента, чтобы пошутить об этом, да? Когда я голая и с тобой в одной купальне!
– Ага, всё верно.
Кёко сползла со страдальческим стоном под воду почти с головой. Всё-таки не было такой уж большой разницы между лисами и котами – и те и другие играли с Кёко, как с мышкой-полёвкой. Несомненно, даймё Шин Такэда был очень хорош собой – нужно было быть на оба глаза слепой, а не на один, чтобы не заметить этого, – но думать о мужчине столь высокого положения и в такой ситуации Кёко бы ни за что себе не позволила. Тело тогда всё ещё было её телом, губы были её губами, и даже голос был её голосом, но то, что это тело, губы, голос делали, – нет. Всё это ей не принадлежало. Несомненно, Шин тоже это понимал, потому и ни разу, ни одним словом не вспомнил о том после. Потому и сама Кёко не вспоминала.
Но, кажется, только не Странник.
«Не иначе как ревнует, а?»
Странник вдруг резко поднялся из воды.
«Я что, сказала это вслух?!»
Завеса пара расступилась, обнажая статный силуэт. Вода доставала ему не выше, чем до низа живота, где над угловатыми косточками таза обычно завязывались шнурки хакама. Сейчас, конечно, никаких хакама не было, а вместе с тем не было ничего, куда ещё можно было бы деть глаза, чтобы не пялиться.
«А чего же, впрочем, не смотреть? Он же на меня смотрел, обманщик!»
И она с усилием воли и жаром на щеках вперила взгляд перед собой, в приближающуюся фигуру. Стройный, как она и ожидала, но не женственный, как ожидаешь тоже, когда смотришь на него в этом пурпурном кимоно женского изящества и кроя. Красные пятна на груди – точнее, то, что Кёко приняла за них в тумане, – на самом деле были продолжением кумадори. Полосы, точно незаживающие раны от когтей, и кольца, которые их в себя заключали. Линии тонкие и толстые, вертикальные и горизонтальные, идущие друг за другом или друг друга пересекающие подобно шрамам. Узоры тянулись по плечам крепким, натренированным тяжестью лакированного короба, и спускались по рёбрам к плоскому животу.
Капли воды, вплетённые в них, делали тело Странника похожим на картину из шёлка, будто роса застряла в алой паутине. То, что было вышито, вряд ли мог прочесть кто-либо, кроме самого Странника и ками. Ибо чернила эти не текли в воде, не растворялись, но каким-то образом менялись, появлялись там, где – Кёко была готова поклясться – их раньше не было. Например, поверх запястий, которые Кёко видела, когда Странник снимал бинты, что прятали проклятые раны. Только они там всегда и были, губчатые и блестящие, как ожоги. Но не теперь – проклятие сошло, оставило неровные, как грязь, светлые следы, и в обход них красный узор вился, словно тело его мало-помалу окутывал осенний плющ. Красное, красное, всё такое красное на коже белой, как фарфор. Как кровь, когда-то его отметившая. Как ещё одно проклятие.
Странник подходил к Кёко медленно, неспешно, словно давал ей время рассмотреть его. И Кёко рассматривала, беззастенчиво, с упоением, потому что, не считая Хосокавы, чьё кимоно иногда своевольно распахивалось во время тренировки, никогда прежде не видела мужчин вблизи. Тем более голых. Тем более настолько невоспитанных и дерзких.
Разглядывая Странника, Кёко напрочь забыла о том, что тем самым позволяет ему разглядывать её в ответ.
Об этом она вспомнила, лишь когда их со Странником колени соприкоснулись. Кёко сразу взвилась, подогнула их, плотно сжала бёдра, грудь прикрыла обеими руками и сгруппировалась вся, как шар. Старалась не думать при этом, что Страннику совершенно не помешало разглядеть её шрамы то, что она даже не поворачивалась к нему спиной, – страшно представить, сколь многое он видит теперь. По его улыбке, напоминающей перевёрнутый полумесяц, какой в Идзанами можно было увидеть на небе только весной, понятно было и так – многое, очень многое.
Он наклонился. Мокрые завитки его волос тронули волосы её, а грудь, исписанная кумадори, оказалась у Кёко на уровне лица. И никакой паровой завесы, что разделила бы их, больше не осталось. Вообще ничего, кроме жара, поднимающегося от воды, и вулканического сернистого аромата. Кёко стало так горячо, словно под ними разверзлось само жерло, и в то же время тело сковало, как льдом кан-но ири. Не шевельнуться.
Долгий глубокий вдох без выдоха. Верхняя губа, выкрашенная лиловым, с маленькой чёрточкой внизу, дрогнула, плотоядная улыбка растянулась ещё шире.
– Не доверяй котам, – сказал он тихо, постучал когтем по ряду жемчужных серёжек в его остром ухе и махнул куда-то мокрой головой.
Кёко растерянно моргнула – глаза уже начало щипать от того, как давно она этого не делала, пока пялилась, – и покосилась влево, на бамбуковый жёлоб у неё под ухом, из которого вода лилась мощным, свистящим потоком.
«Так он подошёл настолько близко, чтобы никто нас не услышал?»
Кёко и не думала, что те чувства, которые она испытала от этого озарения, вообще можно испытывать одновременно – облегчение и разочарование.
– Забавно слышать это от лиса, – выдавила из себя она, пытаясь хотя бы немного развести плечи и придать себе такой же беспечный вид, какой был у него. Вот бы и ей быть такой уверенной, стоя перед кем-то совершенно голой…
– Никто другой тебя распознавать ложь так не научит, как тот, кто умеет лгать лучше всех на свете, – самодовольно заявил Странник, но затем сделался серьёзным: тонкие брови сошлись на переносице, и хотя по его лицу всё ещё было невозможно определить возраст (посмотри утром – и увидишь юношу, посмотри вечером – и увидишь зрелого мужчину), в уголках зелёных глаз проступило несколько морщинок. – Мононоке среди ёкаев не бывает, а уж коль здесь один завёлся, то коты точно знают, кто тому причина. Это непременно человек, а людей, как ты уже знаешь, в кошачий дворец лишь в двух случаях приводят…
– Чтобы съесть или чтобы обратить в котов? – прошептала Кёко, и Странник немедленно кивнул. – Выходит, где-то что-то пошло у них не так. Думаешь, не стали сразу сознаваться, чтобы императрицу не гневить?
– Скорее, не пугать. А может, и говорили ей что-то, да она не услышала… Сама видела, какая она сейчас. В любом случае к ней лезть пока не будем. Начнём, как всегда, со слуг, в частности
