Путь в тысячу пиал - Дарья Урбанская
Эпилог 2. Лхамо
Спустя пять лет
Одиннадцать мальчиков четырех-пяти лет сидели на соломенных циновках в небольшом помещении гомпа Икхо, поджав под себя ноги. На лицах их еще не было ни благоговения перед настоятелем, ни восторженности и понимания, какой чести они удостоены. Лишь тревожность, беспокойство и очевидное желание вернуться домой к матерям.
Лхамо взяла в руки чашу, вытряхнула из нее пепел истлевших трав и положила новый пучок.
«Они же дети. Еще рано. Но скоро они поймут. Встанут на первую ступень обучения».
Лхамо снова оглядела ребят, остановила взгляд на двух, что сидели ближе всех к Рэннё, и сжала челюсти.
«Я должна ко всем относиться одинаково. К этим – тоже».
Вопреки собственным мыслям, внутри закипала злость.
– Лхамо, – позвал Рэннё, словно почувствовал, как меняется ее настроение, – думаю, на сегодня достаточно занятий. Пригласи их матерей, у меня есть напутствия для них.
Она молча кивнула, подошла к дверям и толкнула тяжелые створки. В комнату ворвался аромат ячменных лепешек, напоминая, что подошло время обеда. Но один только вид двух женщин из ее деревни отбивал весь аппетит. Одна, угловатая и тощая, в привычной льняной одежде, стояла возле окна. Вторая же, не изменяя себе, вырядилась в ярко-желтое платье, тесноватое для ее пышной груди, и сидела на скамье вместе с остальными матерями.
Лхамо они не признали, ведь зеркала Долины смерти изменили ее, подарив лишние годы, в то время как Бяньба и Пассанг помнили ее лишь как седовласую старуху.
«Если вообще помнили. Пять лет уже прошло с той поры, как мы покинули деревню».
Все матери расположились на циновках рядом со своими сыновьями и внимали умудренным речам Рэннё. Лхамо же осталась стоять у дверей, в очередной раз перекатывая в голове мысли:
«Ну когда успел-то? Ладно с Пассанг еще можно было что-то заподозрить, хоть та и отнекивалась там, в подвале дома Ринчена, когда напали ракшасы. Но Бяньба?.. Вот же две лисицы!»
Покачав головой, Лхамо бросила еще один взгляд на мальчиков, сидящих впереди. В отличие от прочих, они уже были обриты налысо. И дело было вовсе не в подготовке к поступлению в гомпа. Лхамо знала, что так они хотя бы не выделяются жемчужными прядями в своих черных волосах.
«Надеюсь, Чунта и Цзаньян намяли бока Пассанг за такую неожиданность. Тут уж как ни крути, а не отбрехаться».
Лхамо неодобрительно поджала губы и вышла за дверь. Есть еще не хотелось – утром плотно позавтракала вместе с Пхубу. Но она все равно набрала лепешек, подхватила чашу с масляным чаем и вышла во двор гомпа.
Цэрин сидел на земле в тени стены. Казалось, он дремлет на свежем воздухе, но Лхамо знала, что он слушает молитвы, возносимые благим тэнгри… Но не ему.
– Я лепешек принесла, – сказала она, усаживаясь рядом.
– Ты злишься.
– А ты – нет. Хотя должен!
– На своих детей?
Лхамо усмехнулась:
– Да они тут все твои дети, куда не ткни. Это ж надо… Сыны дракона, оказывается, не просто красивое название. Я, конечно, еще в детстве слышала эту легенду, что монахи, основавшие гомпа Икхо, вели свой род от самого грозового дракона, но как поверить в такое на самом деле…
– Может так все и было, а может и нет… – Цэрин невозмутимо пожал плечами, ничуть не смутившись. – Я и не упомню всего, что произошло за долгие века моей жизни.
– Всего и всех, – буркнула Лхамо. Но затем вздохнула: – На самом деле это не так уж и важно.
– Еще как важно! – А вот теперь Цэрин будто оскорбился. Выпрямил спину и бросил на Лхамо острый взгляд из-под нахмуренных бровей. – Сыновья, внуки и правнуки тэнгри-хранителя всегда будут сильнее прочих. В их крови и через много поколений сохранится искра силы, а значит они будут оберегать и защищать эту землю более истово. Я забочусь о благе народа Тхибата!
– Вот именно, Цэрин. Ты заботишься о благе нашего народа. Ты внемлешь людским мольбам, ты помогаешь им…
– Считаешь, что это плохо? – Он вновь расслабился и откинулся на стену, лениво надкусывая лепешку.
– Не это плохо. А вот это! – Лхамо ткнула пальцем в шафрановую ткань, что нелепым тюрбаном скрывала его волосы. – Тхибатцы же до сих пор считают жемчужного дзонг-кэ драконом, потерявшим разум. Неблагим тэнгри, убившим пресветлого Бермиага. И я не понимаю, почему ни ты, ни Рэннё не опровергаете это.
– А зачем?
– Затем, что это справедливо! Ты спас Тхибат, восстановил равновесие. Бездушные больше не рождаются. Ракшасы не нападают. А эти глупцы что? Знай себе твердят, мол «злой тэнгри убил настоятеля»… Почему они запомнили только это? Почему увидели ваше сражение в Пхаяти именно таким? И самое главное, почему ты не пытаешься доказать правду?
– Потому, что вот это как раз и неважно. Я могу помогать людям и так. И мне не требуются за это благодарность или восхищение. А впрочем… – Он внезапно подмигнул Лхамо и ласково провел рукой по ее шее, игриво вышагивая пальцами дорожку ниже по спине. – Впрочем, я не возражаю, если ты все же будешь мной восхищаться и время от времени благодарить.
Эпилог 3. Вэй
Спустя тридцать лет
«Когда умирает кто-то из семьи ченг-по, правителя Тхибата, его не ждет ни небесное погребение, ни бурные воды горной реки. Тело умершего засаливают, а затем вываривают в масле, пока не получится мумия, которую в Тхибате называют мардонг. Ее заворачивают в ткань, расписывают лицо золотом и помещают в мавзолей, украшенный драгоценными камнями. Иногда напротив головы вставляют пластинку из тончайшего хрусталя, чтобы было видно позолоченную посмертную маску…»
Вэй Юань отложил кисть в сторону и с удовлетворением окинул взором результаты трудов этого утра. Знаки ровными рядами выстраивались на тонкой рисовой бумаге, фиксируя мысли и воспоминания, что хранились в его голове. К этому времени его сочинение, на титульной странице которого было скромно начертано: «Записки чужеземца», представляло собой крупнейшее известное миру исследование обычаев и нравов жителей Тхибата.
Когда несколько лет назад его, признанного мудреца и ученого мужа, призвали на государственную службу и отправили послом в варварский Тхибат, Вэй чуть ума от ужаса не лишился. Воспоминания о чудовищном путешествии по тхибатским горам, которое он перенес в молодости, и много лет спустя мучили его по ночам. И ведь он клялся самому себе, что больше никогда не ступит на эти дикие земли. Но судьба в лице наимудрейшего императора Лао (призраки старейшин рода да хранят его вечно!) распорядилась иначе.
Взвесив все, Вэй все же придумал,
