Придворный Медик - Алексей Аржанов
— В том-то и дело, что сделал это не я. У меня есть подозрение, что кто-то вводил ему наркоз, пока никто не видел, — объяснил я.
В голове продолжал вертеться Аристарх Биркин, но его имя я упоминать не стал. Доказательств у меня нет. Бросаться такими заявлениями бессмысленно.
— Паранойя разыгралась из-за первого дежурства? — усмехнулся Геннадий Павлович, продолжая сканировать почки Григорьева.
— Думайте, как хотите, — ответил я. — В истории болезни всё есть. Официально ему никто эти препараты не вводил.
— Ладно, меня это не касается, — отмахнулся Кондратьев. — А вот что действительно меня касается — так это то, что пациенту придётся чистить кровь, — он перевёл взгляд на медсестёр и произнёс: — Переводим его ко мне — на диализ.
Обошлось. Если бы Геннадий Павлович упёрся, я был бы вынужден самостоятельно восстанавливать ему почки. Но с моим нынешним уровнем лекарской магии сил бы на это точно не хватило.
— Ну вы и подкинули мне работёнку, Павел Андреевич, — вздохнул он. — Ладно. По крайней мере, будем знакомы, — он пожал мне руку и, всё так же хромая, направился вслед за каталкой, которую санитары уже повезли в нефрологическое отделение.
Что ж, можно немного выдохнуть. С Григорьевым разобрались. За эту ночь я и жизнь смог ему сохранить, и, кажется, догадался, откуда взялась его кома.
А доложу-ка я всё-таки о произошедшем Гаврилову! Наставник должен быть в курсе.
В конце концов, не одному же мне сегодня не спать?
* * *
Аристарх Биркин побросал медицинскую одежду в печь для утилизации отходов и с облегчением выдохнул.
Ему часто приходилось избавляться от улик с помощью этого агрегата. Благо к нему он имеет круглосуточный доступ. После пыток одежда пленников часто приходит в негодность. Пропитывается кровью и гноем. А чтобы не разводить антисанитарию в корпусе дознавателей, одежду пленников приказано сжигать.
Главный дознаватель заперся в одной из камер для допросов. Звукоизоляция там была превосходная, и Биркин часто прибегал к этому свойству комнаты как к средству психотерапии.
Другими словами, если ему становилось эмоционально плохо, он запирался внутри, орал во всё горло и колотил кулаками по стенам.
А сегодня Аристарх чувствовал себя как никогда отвратительно.
— КАК⁈ — наоравшись до хрипоты, выпалил он. — Почему препарат на него не подействовал⁈ Как Булгаков это сделал?
Аристарх наблюдал за Павлом Андреевичем через небольшое окошко в двери ординаторской. Он видел, как Булгаков выпил кофе. Видел, как он потерял сознание. Но стоило Биркину повернуть дверную ручку, чтобы пройти к своей цели, как Павел Андреевич тут же пришёл в себя.
— Это невозможно… Я не мог просчитаться с концентрацией! Не мог же⁈
Из Биркина повалил весь запас ругательств, которые он только знал. Когда и этот запас иссяк, пришлось придумывать продолжение на ходу.
Немного успокоившись, он постарался взять себя в руки. Ведь отдаваться панике сейчас нельзя.
Булгаков его видел. Узнал или нет — чёрт его знает. Но на долю секунды они пересеклись в коридоре. Повезло, что кому-то из пациентов стало плохо. Если бы Павел Андреевич не спешил в реанимацию, он бы точно сцапал Биркина.
Три попытки добраться до шрама провалились. И каждый провал был громче другого.
— Может, пора уже остановиться? — в отчаянии прошептал Аристарх. — Нет! Совсем спятил, что ли⁈ Ты что такое говоришь! Остановиться? Ха! А потом жалеть всю жизнь, что упустил шанс осмотреть такую рану?
— Аристарх Иванович, — дверь в комнату приоткрылась, и внутрь заглянул один из помощников Биркина. — Вам чем-нибудь помо…
— Закрой дверь, чёртов идиот! — проорал главный дознаватель и вновь остался наедине с собой в комнате для допросов.
Помощники уже давно привыкли к поведению Биркина. Никто никогда не пытался с ним спорить. В этом корпусе его власть была абсолютной. Здесь Аристарх чувствовал себя царём и богом одновременно. И был уверен на сто процентов, что никто из помощников не станет на него жаловаться.
Он всегда следит за тем, чтобы его подчинённые получали хорошую зарплату. Но при этом всегда держал их в тонусе. Кнут и пряник.
Но кнута всегда больше. Аристарх часто запугивал, угрожал. Не словами, но делом. Они знали, что Биркин — это ядерная бомба. Стоящим выше она нужна, избавиться от неё не дадут, но трогать её не стоит.
Аристарх подошёл к своему рабочему столу и начал перебирать пыточные инструменты. Это помогало привести мысли в порядок.
— Больше действовать так открыто точно нельзя, — подытожил он. — А что тогда делать? Просто попросить его показать шрам? Похитить? Или же…
Или же подстроить ситуацию, в которой Булгаков попадёт прямо к нему в руки? Что, если он окажется на его территории? Здесь — в камере для допросов.
Готовиться к такому придётся долго. На осуществления этого плана могут уйти недели, если не месяцы.
— Но это — вариант! — наконец позволил себе улыбнуться Биркин.
* * *
— Что⁈ Он уже на диализе? — прокричал в трубку пробуждённый мной Гаврилов. — Булгаков, ну я же вроде просил — не беспокоить другие отделения! Григорьев не дотянул бы до утра?
— Нет, не дотянул бы, — ответил я. — Он бы и пяти минут не продержался, если бы я не взялся за оказание экстренной помощи. Главному лекарю я сам завтра сообщу свои выводы.
— Вы правда считаете, что кто-то специально вводил его в кому? — с сомнением спросил Евгений Кириллович. — Павел Андреевич, давайте начистоту… Мы оба знаем, что у нас в клинике есть, скажем так, не самые добросовестные лекари. Есть даже те, кто может причинить пациенту вред случайно. Всякое бывает. Но чтобы специально? Это же тянет на убийство. Преднамеренное.
— Именно, — кивнул я. — Поэтому Григорьеву явно потребуется охрана. Я не думаю, что его можно оставлять без присмотра даже в клинике.
— Ладно, обсудим это завтра. В остальном-то у вас всё нормально? С другими пациентами всё гладко?
— Без сучка и задоринки, — ответил я.
— Что ж, хоть это радует. Пойду тогда спать. Хотя кого я обманываю? Можно подумать, что я теперь смогу уснуть после вашего звонка… — с этим словами, не прощаясь, Гаврилов бросил трубку.
Остаток дежурства я не
