Глубокий рейд. Новые - Борис Вячеславович Конофальский
— Это да… — соглашается с ним Калмыков. Но не успокаивается. — Слушай, Мирон, а ведь тут и налим бывает.
— Ну а то! — кивает в ответ радист. — Бывает. Здесь, у Реки, как раз его места, ему тут вольготно.
— Малёк бегемота из Енисея как раз сюда идёт искать себе свободные омуты, вот налим тут и промышляет, — рассуждает Калмыков, а он в налимах понятие имеет. — Щуку берёт ещё… Тут ведь и щука должна быть. И прочая большая рыба. Да… налиму тут раздолье.
— А ты, Денис, я вижу — налимщик? — спрашивает Карасёв.
— Ну, есть такое дело, — не без скрытой гордости отвечает Денис.
— Тяжёлое дело, — размышляет Карасёв. — Опасное.
— Ну, непростое.
— А сколько же ты добыл налимов?
— Хороших дюжину, — опять Калмыков важничает. — Мелких, незрелых — не считал.
— У-у… Дюжину! — восхищается радист. — Видно, неплохо ты живёшь, Денис.
И тут вся гордыня с Калмыкова спадает.
— Живу? — он говорит, чуть тушуясь. — Да нет, живу как все.
— Как все? А лодка у вас вон какая… — не унимается радист.
— Лодка чужая, — пытается поставить точку в этом разговоре Саблин. — Не наша, на рейд взяли.
— Чужая… Вот и я думаю, — не хочет заканчивать разговор Карасёв. — Думаю, такую лодку даже на налимах не заработаешь. Да и на офицерское жалование тоже. Нет, простым казакам такая вещь не по карману.
«По карману, не по карману… Вот какой дотошный человек. Хочет всё вызнать, до всего докопаться».
— Это да… — соглашается с ним Калмыков. — Так Аким же и говорит тебе, нам эту лодку на время дали попользоваться.
— Да понял я, понял…
А вскоре тины и ряски стало меньше, один за другим среди рогоза стали возникать большие плёсы, сначала ещё с кувшинками, а потом и с открытой водой. Калмыков было начал накручивать, но Карасёв его придержал:
— Не гони, Денис, не гони, тут вода вроде открытая — это потому, что течение всю траву в Реку вымывает, а на самом деле здесь мелко. Мели, банки сплошняком…
— Принято, — отвечает рулевой; но уже минут через десять хода перед ними, как-то вдруг, сразу открывается, словно распахивается, огромная перспектива чистой воды. Маслянистая, тягучая, бурая от рыжей амёбы, что скапливается в самом верхнем её слое, вода великой реки, на которой бликует беспощадное солнце.
— Вот он, казаки, Енисей-батюшка, — говорит Карасёв так, как будто открыл им эту реку; и после добавляет: — Это вам не Обь.
— Да, не Обь, — соглашается с ним Денис. И тут же спрашивает: — Ну что, Аким, прибавить?
— Гони, — коротко отвечает тот.
И тогда не спеша, укладывая лодку в длинный вираж, разворачивая её на север, Калмыков прибавляет и прибавляет газа, набирая обороты. Моторы, словно почуяв свободу, начали сначала рычать, а уже когда лодка вышла на середину реки, то и вовсе взревели высокими нотами. И понесли судёнышко вниз по течению, да так, что видавший виды Карасёв произнёс восхищённо:
— Как бы нам не взлететь, господа казаки!
— Не боись, Мирон, — заверяет его Калмыков и смеётся. — Не взлетим. Зато бегемоты на нас не поохотятся.
— Уж это точно, — соглашается с ним радист.
И едва урядник это сказал, тут же Денис сбрасывает скорость и меняет курс — не очень-то плавно, так что и Саблин, и Карасёв теряют равновесие, а Саблин, вглядываясь вперед, понимает его, так как впереди, в воде, происходило какое-то шевеление.
— Чего там? Чего? — волнуется радист.
А лодка как раз проходит мимо непонятного поначалу явления. И тут уже Саблин и догадывается:
— Бегемот дохлый.
И вправду, огромное, шестиметровое, бревно в обхват большого мужчины, обычно тёмно-коричневое, плывёт по течению, едва выступая на поверхности одним боком. Туша уже испортилась, стала серой, а её энергично и деловито рвут несколько тупорылых мощных щук. Енисейские щуки и сами огромны, присасываются своими мордами к туше, дёргаются резко всем корпусом и вырывают по солидному куску тканей мертвого исполина; и тут же ещё какие-то рыбы, что никогда в другом случае не подошли бы к щукам, дерутся за крошки.
— Убился, значит, — поясняет Карасёв, имея в виду бегемота, когда они миновали тушу. — Кинулся, видать, на баржу от злобы, да башку себе об днище и сломал. Тут такое сплошь и рядом.
Да, по Енисею ходят баржи с крепким днищем. И это здесь не редкость.
— А рыбы тут прорва, — замечает Калмыков. — И всё крупняк. Аким, видал, какие щуки?
— Видал, видал… — Саблин думает, что места тут и вправду рыбные. Но сейчас, как бы он ни любил рыбалку, ему не до того. — Денис, ты поглядывай как следует.
— Я гляжу, — отзывается тот.
— На сорока километрах налетим на такого бегемота — расшибём лодку, — продолжает Саблин. Впрочем, это он так просто… Казаки с ним — люди опытные, сами всё знают.
— Понял, буду внимательнее, — уверяет его Калмыков и тут же опять прибавляет оборотов.
Саблин снова открывает карту на планшете, смотрит, изучает и зовёт Карасёва:
— Мирон… А мы же остров Хренова ещё не прошли?
— Через час будет, — отвечает тот, потом копается в станции и через пару минут добавляет: — Маяк Девятнадцатой заставы уже почти не читается… Значит… да… нет, раньше будет. Раньше… Через полчаса или минут сорок, думаю. А потом и Тридцатая застава.
— Угу, принял. — Саблин делает
