Кулачник 5. Финал - Валерий Александрович Гуров

Теперь мы дрались голыми руками. Без техники. Только удары и хриплое дыхание…

Я прижал его к сырому бетону, плечом вдавил так, что воздух со свистом вырвался из его груди.

Кровь стекала у него по лицу, капала на воротник. Глаза — бешеные, красные, полные злости и неверия.

Я схватил его за шиворот и усадил у стены. Наклонился ближе, удерживая его локтем.

— Чё, Вить… — процедил я. — Не узнал?

Козлов пучил глаза, тяжело дыша.

— Помнишь, мы клялись? Или, наверное, уже на хрен всё забыл?

Он замер. На миг его взгляд дрогнул, в нём мелькнула тень — как будто он слышал голос не моего сегодняшнего тела, а того, кого похоронил тридцать лет назад.

Я сильнее вдавил его в стену.

— Мы тогда говорили, что будем брать этот мир вместе.

Я видел, как по лицу Витьки прошла судорога: воспоминание пробилось сквозь слои лжи и прошедших лет.

Я приблизился ещё ближе, почти касаясь его лба своим.

— Так вот, — прошипел я. — Я тоже поклялся. Что достану тебя. Даже если с того света вернусь.

Я почувствовал, как он дёрнулся, будто от удара током. Его глаза расширились. Там уже не было только злости — появилась паника.

Узнавание…

— Не может быть… — выдохнул он.

Но слишком поздно. Он понял, кто стоит перед ним.

Козлов дёрнулся, пытаясь вырваться.

— Не может быть… — сипло повторил он.

Я прижал его к стене ещё сильнее.

— Это я. Саша. Тот, кого ты когда-то называл братом.

Я видел, как мои слова буквально начали ломать его изнутри. Все маски — хозяина, зверя, победителя… все они треснули разом. Передо мной теперь был не хищник и не магнат, а стареющий человек, которому вернули то прошлое, от которого он всю жизнь убегал.

Его губы дрожали, будто он хотел выдавить оправдание, но голос предал. На секунду в его глазах мелькнуло всё: та старая клятва, что мы давали когда-то, мечты о том, что возьмём мир вместе, — и предательство, когда он выбрал путь власти и крови.

Я сжал кулаки, чувствуя, как внутри поднимается не ярость даже, а холодная решимость. Всё было сказано. Больше слов было не нужно.

Но Витька…

Витька бы не стал тем, кем был, если бы вот так просто сдался. Его рука едва заметно скользнула по штанине, и Козлов достал из носка нож. Пырнул им меня в ногу.

Я слишком поздно заметил блеснувшее в свете лампы лезвие. Схватился за нож, стиснув зубы, и выбил.

Витька тотчас воспользовался секундной паузой, вскочил и бросился дальше по коридору.

Догонять Козлова с раненой ногой оказалось сложнее, но и Витьке досталось. Но его преимущество было в том, что это было его «подземелье». Он выскочил в ближайший коридор. Там, спотыкаясь и хватаясь за стену, выскочил к лифтам. Металлические двери дрогнули от его удара по кнопке вызова, индикатор мигнул, и створки разошлись.

Он юркнул внутрь, ткнул пальцем в верхний этаж и прижал «закрыть». Я успел добежать, но холодная нержавейка дверец захлопнулась мне в лицо. На табло лениво поползли цифры этажей. В лифте он уходил вверх, а у меня оставалась лестница и рана от ножа в ноге, которая продолжала больно напоминать о себе при каждом шаге.

Я рванул к пожарной двери. Тугое полотно поддалось, в лицо ударил сырой воздух лестничной клетки. Ступени были широкие, с металлической насечкой. На каждой я оставлял неровный кровавый след от туфлей. Боль резала по голени. Поручень был холодный, липкий от пыли, ладонь скользила, но я цеплялся, вытаскивая себя на пролёты, как тягач на подъёме.

Где-то в глубине шахты ухнул лифт, ударилась о направляющие подвеска — он выходил на крышу. Я ускорился, перескакивая через ступень, и каждый прыжок отзывался вспышкой боли в ране.

Дверь на крышу открылась. Как только я вышел, услышал гул работающих лопастей. Лопасти вертолёта уже раскручивались, поднимали пыль.

Я бросился к вертолёту, схватил за воротник, дёрнул из кабины. Его развернуло, он полетел кувырком боком, ударился лопаткой о бетонный грибок вентиляции. Заскрипел зубами от боли, но не отпустил руку, в которой что-то блеснуло.

Я увидел оружие мгновением позже — короткий чёрный пистолет без предохранителя на рамке.

Козлов поднялся на одно колено и навёл на меня ствол, держа двумя руками.

— Кто тебя послал? — он выплюнул слова, перекрикивая гул винтов. — Сашка сгнил давно в земле. Кто это подстроил? На кого ты работаешь?

Я шагнул ближе. На таком ветре прицельный огонь держать трудно. Я видел, как дрожит мушка, как гуляет ствол вместе с его запястьями.

— Нет, Витька, — сказал я ровно. — Это я. Я вернулся с того света.

Он оскалился, но зрачки чуть сузились.

— Доказательства? — он стиснул зубы, готовясь нажать спуск. — Назови хоть что-нибудь.

Я сделал ещё полшага к нему.

— Июнь восемьдесят восьмого, двор у пятого подъезда, у тебя гитара, ты две струны поменял местами. Ты написал песню и никому её не показал, кроме меня. Помнишь первые строки? «Света, не говори фонарям про нас — они всё равно шепчут дворам. Если завтра опять будет грязный рассвет — я приду босиком по лужам к тебе». Ты пел тихо, а тетрадь потом спрятал под батареей, третья секция справа.

Ветер рвал слова, но до него дошло. Мышца на скуле Козлова дёрнулась, ствол опустился на жалкие два сантиметра — достаточно, чтобы я увидел снова мальчишку, который мечтал стать музыкантом и боялся, что его засмеют.

Я рванул на него, сделал кувырок. Выстрел сорвался — хлопок потерялся в реве лопастей. Я влетел обоими ногами ему в ноги, как в подкате. Козлов споткнулся на гальке. Он попятился, и воздушный поток от винта сорвал, зашатал его будто пьяного. Витька сделал нелепый шаг назад, будто танцор, потерявший ритм, и пропал за парапетом. Пальцы на миг скребнули по бетону, оставили белую крошку — и исчезли.

Пистолет отлетел в сторону, стуча по гравию, и замер.

Я замер, слушая. Внизу что-то ударилось с глухим металлическим звоном.

Я закрыл глаза на миг. В памяти вспыхнуло другое падение — детский двор, ржавый забор, Витька, который поскользнулся и рухнул на землю. Тогда он сломал руку, а я смеялся, поддевая его: «Ну ты и криворукий».

Он тоже смеялся, сжимая зубы от боли. Мы были пацанами и верили, что любая