Варяг III - Иван Ладыгин
Асгейр на холме орал на зеленых юнцов, заставляя их держать стену щитов, бить наотмашь, стрелять из лука по соломенным чучелам. Доносился лязг железа, грубые, отборные ругательства, одобрительные возгласы ветеранов.
Все были при деле. Каждая душа в Буянборге. Все, включая меня и угрюмого Торгрима.
Кузнец вытер пот со лба грязной тряпицей, оставив на коже черную полосу. Его могучая грудь, покрытая ритуальными татуировками, ходила ходуном.
— Ну вот, первая партия готова, — прохрипел он и пнул сапогом один из ящиков с остывшими зловещими шипами. — И где мы будем рассыпать эту колючую гадость? В Сумеречном Лесу? На Старом Тракте, где он наверняка пройдет?
— Везде, Торгрим, — ответил я, и в моем голосе не было ни тени сомнения. — На каждой тропинке, где его воины смогут идти плечо к плечу, чувствуя братский локоть. В высокой, пожухлой траве у лесных ручьев, где они будут пить, смывая с губ пыль дороги. У подножия холмов, где станут разбивать свои лагеря, чтобы отдохнуть перед штурмом. Но этого… этого мало.
Я сделал паузу, на миг задумавшись…
— Их нужно смазать. Особым составом. Соком болиголова, что растет на северных склонах, и бледной поганки, что прячется в сырых оврагах. Тогда даже мелкая царапина будет гноиться и сводить с ума лихорадкой. Пусть даже не убьет сразу, так выведет из строя. Надолго. Может, и навсегда.
Торгрим поморщился, словно учуял запах падали. Его честное лицо исказилось от глубочайшего отвращения. Он был кузнецом, он создавал оружие для мужественной схватки, а не орудия пыток.
— Подло это как-то, Рюрик, — выдохнул он, глядя куда-то мимо меня. — Не по-нашему. Бить исподтишка, прятаться в кустах, травить, как крыс в подполе… Это дело подлецов, а не свободных воинов, что смотрят в глаза своей смерти. Тор, возможно, отвернется от нас.
Я посмотрел на свои руки. Они теперь знали вес и меча, и молота, и всей этой грязной, неприглядной работы, что творилась сейчас в кузнице.
— Согласен. Подло. Мерзко. Гнусно. Боги могут отвернуться. Норны могут вырезать на моем веку позорные руны. Но я предпочту опечалить богов, чем потерять лишнего человека из тех, кто доверил мне свою жизнь. Я хочу, чтобы Буян жил. Не просто выживал, а жил. Чтобы дети, что сейчас прячутся за юбками матерей, дожили до седин у своего очага. Чтобы твой молот, Торгрим, не только оружие ковал, но и прочные плуги для наших полей. Чтобы песни, что будут петь у костров, были о мире и достатке, а не о бесконечной резне. И для этого… для этого я готов замарать руки так, что отмывать их придется всю оставшуюся жизнь. Если она у меня, конечно, будет.
Торгрим исподлобья взглянул на меня. В его глазах, похожих на отполированную сталь, боролись старые вековые идеалы и новая беспощадная реальность. Он видел перед собой не седовласого конунга из саг, а изможденного, хромого парня с глазами старика, который предлагал ему сделку с совестью. Наконец, он тяжело вздохнул, и его могучие плечи сгорбились под невидимой тяжестью.
— Понятно… — прошептал он. — Ладно. Ты конунг. Твоя воля — наш закон и наш щит. Твое бремя — наша ноша. Пойдем, посмотрим, как пленные работают. Отвлечемся от этого ада. Проветрим головы.
Мы вышли из кузницы, и свежий морской ветер заработал опахалом. Соль и осенняя тленность приятной щекоткой прошлись по ноздрям.
Я шел, припадая на посох, и смотрел на город, на этот оплот жизни посреди хаоса. Он медленно, но верно залечивал раны, нанесенные Харальдом. Повсюду кипела работа, слышались удары топоров, скрип повозок, смешанные голоса.
Пленные воины Харальда, окруженные суровыми и бдительными конвоирами, разбирали завалы, возводили новые, более крепкие участки частокола, таскали тяжелые бревна. Их лица были мрачными, позы — покорными, но в глазах, скрытых под опущенными веками, тлела непримиримая, дикая ненависть. Они были воинами, пойманными в капкан, и ждали своего часа.
Почерневшие и обугленные драккары Харальда медленно вытягивали на берег. Одни шли на дрова для наших очагов, другие — на запчасти для наших уцелевших кораблей. Ничто не пропадало даром. Война учила бережливости, а выживание — практичности.
Внезапно над городом пронесся протяжный, низкий звук рога — сигнал к полуденной трапезе. Работа замерла. Конвоиры стали строить пленных в неровные колонны и повели их к большому, длинному сараю на окраине, где мы организовали для них что-то вроде столовой. Мы с Торгримом молча последовали за ними.
Внутри пахло дымом, вареной бараниной и только что испеченным хлебом. Пленные рассаживались за грубые столы, и трэллы разливали им в деревянные миски густую, наваристую похлебку.
При нашем появлении разговоры стихли, сменившись настороженным шепотом. Сотни глаз уставились на нас. Большинство — с холодным, отстраненным любопытством. Некоторые — с открытой и немой враждой.
Один здоровенный детина с перебитым носом и синей татуировкой молота Тора на щеке смотрел на меня так, словно пытался взглядом прожечь дыру в моей груди, добраться до сердца и растерзать его. Шепот змеиным шелестом пробежал по залу…
Я оперся на посох, чувствуя, как дрожит ослабевшая нога, и сделал шаг вперед.
— Я — Рюрик. Новый конунг Буяна. Вы, наверняка, слышали обо мне. Разное слышали. Я хочу узнать от вас… Как с вами обходятся? Хватает ли еды? Не воруют ли вашу пайку мои люди? Бьет ли вас охрана без причины? Есть ли у вас крыша над головой?
Татуированный верзила, не меняя своего кровожадного взгляда, хрипло бросил через весь зал, перекрывая общий гул:
— Есть лишь один конунг, выскочка! Один истинный правитель этих земель! И имя ему — Харальд Прекрасноволосый! Мы присягали ему! А ты… ты просто щенок, случайно занявший место вожака в стае!
Торгрим тут же кивнул одному из своих головорезов, стоявших у входа. Двое охранников сделали решительный шаг к дерзкому пленному, их руки сомкнулись на рукоятях мечей. Но я резко поднял руку.
— Стойте.
Они замерли, удивленно глядя на меня. Я не сводил глаз с верзилы. В его зрачках таилась ненависть и глубокая убежденность в том, что он был прав… Гремучая смесь…
— Судя по этой похлебке, в которой плавают добрые куски мяса, и по тому, что у вас еще хватает сил и дерзости на подобные речи… — я обвел взглядом зал, — к вам относятся даже слишком хорошо… И все это благодаря мне… Моей воле… Вот какой я добрый конунг!
По залу вороным крылом пролетел встревоженный гул. Пленные ожидали всего —
