Глубокий рейд. Новые - Борис Вячеславович Конофальский
— Тогда возвращайтесь к лодке, — настаивает смуглая. — Награду вам принесут. Хотя и не ту, о которой мы договаривались. Награда будет меньше.
— Почему меньше? — Эти странные женщины его заинтересовали. Да и не хотел он уходить, не договорившись с ними насчёт главного.
— Шина… — говорит та, что с голубой кожей, — её меньше половины. Вы кому-то продали часть…
— С тех пор как я получил товар, никто, кроме меня, ящик не открывал. И я даже не знаю, что такое шина.
И тогда смуглая вытаскивает из ящика ту самую металлическую материю.
— Вот это и есть шина.
А материя тут же обвивает её руку, прилипает к ней.
И тогда Саблин, не обращая внимания на направленную на него серебристую трубку, обходит синекожую и подходит к смуглой. Та смотрит на него своими сиреневыми глазами… и, кажется, побаивается его. А он, подойдя к ней, трогает перчаткой живую материю, обвившую руку женщины.
— Я видел это… Держал в руках…. А что это вообще такое?
— Это шина… — начинает смуглая, но замолкает, а вместо неё говорит вторая; она наконец опустила свою трубку.
— Живой металл, умный металл… Придумка пришлых. Этот материал легко связывается с живыми тканями, с нервами… Его легко интегрировать в любой организм… Он не отторгается.
— А зачем? Для чего это? — Саблин смотрит на неё, а синекожая тогда говорит:
— Люба, покажи ему…
Смуглая Люба некоторое время разглядывает маску его шлема, будто пытается разглядеть за нею лицо прапорщика, а потом она подходит к нему ближе, отворачивает от него лицо, а рукой отводит прядь своих густых и тяжёлых волос…
За ухом у неё прозрачная пластина. От верхней точки уха пластина, изгибаясь, уходит к затылочной кости. И через пластик он видит розовые ткани мозга женщины, а ещё… Там, под пластиком, есть изогнутая чёрная деталь длиною в три сантиметра. И это изделие рук человеческих, что подтверждает мигающий на чёрном материале с интервалом в пять секунд синий светодиод.
— Нейрокоммуникатор, — поясняет синекожая. — Самое простое и наглядное применение шины. Она вместе с микрокомпьютером вживлена в мозг. Антенна врощена в хрящ уха. Сигнал у неё несильный, но здесь, у нас, как вы уже, наверное, поняли, везде ретрансляторы. Так что мощности сигнала вполне хватает.
— Я видел всякие такие вещи… — вспоминает Саблин. Тем не менее он удивлён.
— Нет, не видели, — уверенно говорит Люба. — То, что видели, это грубая интеграция, это ещё в двадцать первом веке пытались делать, уже тогда умели приваривать электроды к нервам. Это же совсем другое. Иной уровень интеграции. Для этого, — она приложила руку к своему уху, — и нужна интегральная шина, — она показывает ему тот самый изгибающийся у неё в руке кусок металла, который он и привез им, а потом вдруг продолжает: — Ваши подчинённые волнуются, они не знают, что делать.
«Ах да… Вот чёрт! Они там в лодке общаются через СПВ… Тут, за стеной, я их не слышу… Неужели она слышит через стену⁈ Нет, быть такого не может… Просто у них там, на причале, ретранслятор спрятан где-то, а уже с него она и фиксирует их разговоры».
Но Люба была права, он совсем позабыл про товарищей. Ушёл, не отставив приказа и инструкций. Большой прокол для любого командира. И Аким тут же переключился на внешнюю рацию:
— Мирон, Денис. Это я, приём!
— О, Аким… — Карасёв откликнулся сразу и явно обрадовался ему. — Ты где?
— Я в порядке, веду переговоры. Ждите.
— Принял. Связь на этой частоте? — откликается урядник.
— Да, — отвечает Саблин, отключает рацию и снова смотрит на извивающийся кусок металла.
«А эта штуковина у неё за ухом… Чего уж там — удобная вещица».
— Только этого мало, — продолжает синекожая. — Сто девятый должен был доставить нам целый блок, а тут, — она оценивает шину, — процентов сорок шесть от должного объёма.
— Это всё, что было. Я ничего не брал, — говорит он, а потом спрашивает: — А лапа вам подошла?
Тогда Люба отходит к ящикам, укладывает всё ещё извивающийся кусок металла в коробку и достаёт из второго ящика тяжёлый сосуд с мутной зелёной жидкостью.
— Вы долго везли этот образец, ткани начали частью погибать и частью мутировать… Приобретать новые формы, для выживания, — она показывает сосуд прапорщику.
Да. Лапа заметно изменилась, пальцы стали толстыми, ногти начали выворачиваться из плоти, и сама рука заметно распухла… Рука просто бултыхалась в зелёной жидкости. Теперь она не казалось ему живой, как в тот раз, когда он её рассматривал.
— Раньше она шевелилась, — со вздохом отвечает Саблин. — А теперь, видно, умирает.
— Ничего страшного… Просто клетки уже начали трансформацию, — Люба рассматривает руку. — Мы давно искали этот материал, — и она продолжает: — Теперь умирающие клетки станут пищей для живых, а живые образуют новую колонию, новый симбиоз, возможно какой-то новый организм. И мы признательны вам. Это ценный материал.
— Не мне… Это Олег вам её добыл, — отвечает прапорщик. — Поэтому вы просто обязаны его… вылечить.
— Во-первых, мы не обязаны, — синекожая смотрит Саблину прямо в камеры. И взгляд её очень жёсткий. Не женский взгляд. — И его нельзя вылечить… Это неверно подобранный термин. Его нельзя вылечить, его нужно восстанавливать почти с нуля… Во-первых, это слишком затратно, с точки зрения и человеческих усилий, и машинного времени, и энергетических ресурсов. Во-вторых, какая-то часть нейронов его головного мозга деструктурируется. Перестроится. Новый субъект будет уже не совсем сто девятый. Не до конца. А в-третьих, для этого процесса потребуется один крайне ценный биологический материал.
«Ну, хоть что-то… Кажется, они торгуются».
И прапорщик интересуется:
— Ту награду, что вы приготовили за эти ящики… за лапу и кусок шины… её будет достаточно,
