Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин

Он повертел в мозолистых руках обломок металла, хмыкнул.

— Работа сложная. Казенных заказов по горло. — Он лениво сплюнул на пол. — Неделю ждать придется, барин. А то и две!

Я не стал торговаться. Молча расстегнул сюртук и достал из внутреннего кармана документ, вложенный в тисненую кожаную папку. Положил на покрытый сажей верстак.

— Статский советник Тарановский. Срочно. Уже вчера надо!

Правильная бумага и командный голос открывал в Империи любые двери. Артельщик медленно протер руки о фартук, взял бумагу. Его глаза, до этого ленивые и презрительные, забегали по строчкам. Не знаю, читал он, или только делал вид, но медведь на глазах превратился в испуганного просителя.

— Ваше высокоблагородие… — промямлил он, сгибаясь в поклоне. — Да что ж вы сразу не сказали! Сию минуту! Всех сниму, для вас сделаем!

Решив, однако, не доверять словам, я остался в адском пекле кузницы. Игнорируя запах раскаленного металла и оглушительный грохот молотов, я стоял и смотрел, как в огне горна рождается новая деталь. На меня косились, работные недовольно переговаривались «что этот истукан тут стоит?», но зато к полудню все было готово. Расплатившись так щедро, что у медведя-артельщика глаза вылезли на лоб, я решил ковать, пока горячо:

— Деталь — это полдела, — сказал я, холодно глядя на него. — Мне нужен человек с руками и головой. Чтобы поехал со мной сейчас, и на месте все сделал. Кто у тебя справится?

Артельщик, до этого лишь кланявшийся, тут же засуетился, почуяв возможность услужить еще больше.

— Есть такой, ваше высокоблагородие! Степан! Молодой, да ухватистый, как клещ! Смекалист, враз сообразит что к чему. Степ-ка-а! — рявкнул он в оглушительный грохот цеха.

Из полумрака, освещаемого сполохами горна, вышел парень лет двадцати пяти. Крепкий, ладный, весь в саже, только глаза и зубы на чумазом лице белели. Он вытер руки ветошью, глядя вопросительно то на меня, то на своего начальника.

— Вот он, батюшка. Степан, — подобострастно представил артельщик. — Лучше него с железом в Омске никто не управится.

Я окинул парня оценивающим взглядом. Крепкие, умелые руки. Ясный, неглупый взгляд. То, что нужно.

— Поедешь со мной, Степан, — сказал я прямо, без предисловий. — Верст сорок от города. Поставишь эту деталь на место. Инструмент свой бери нужный. За работу и скорость заплачу тройной дневной оклад. Наличными. Сразу.

Парень переглянулся с хозяином, тот лихорадочно закивал, мол, соглашайся, дурень, не раздумывай.

— Сделаю, ваше высокоблагородие, — коротко и по-деловому ответил Степан.

— Вот и славно, — кивнул я, затем снова повернулся к артельщику. — Чтобы через десять минут он был готов. И инструмент чтобы был в полном порядке.

— Мигом, ваше высокоблагородие! В лучшем виде! — засуетился тот, бросаясь выполнять приказание.

Усадив нанятого кузнеца с инструментами в сани, я поехал обратно, к покинутой мною карете. По дороге у заставы заехал в лавку. Купил хлеба, мороженого мяса, бутыль водки и отдельную, запечатанную темным сургучом бутылку французского коньяку. Водка — для работников. Коньяк — для соратников.

Путь назад показался до смешного коротким. Соколов и казаки встретили нас, как призраков. В их глазах было нескрываемое облегчение.

Пока кузнец Степка, при свете костров ремонтировал полоз, сипло ругая мороз, мы развели большой, жаркий костер. Затем я достал коньяк. Откупорил. Густой, пряный аромат ударил в нос. Мы с Соколовым и казаками выпили, не чокаясь, глядя на пляшущее пламя. И тут ротмистр, который все это время напряженно молчал, нарушил тишину. Голос его звучал хрипло и непривычно серьезно.

— Я служил под началом многих, господин Тарановский. Все Забайкалье изъездил, и на Кавказе бывал, — говоря это, он смотрел не на меня, а в самое сердце огня. — Но я никогда не видел, чтобы так беспокоились о подчиненных.

Он сделал паузу, потом поднял на меня свои светлые, ставшие вдруг очень ясными глаза.

— Я хочу сказать… Для меня будет честью служить вам. Не по долгу службы. А по-настоящему.

Это прозвучало, как присяга. Здесь, посреди ледяной пустыни, у простого костра, ротмистр Отдельного корпуса жандармов предлагал мне свою верность.

Наконец, работа была сделана. Ямщик и кузнец получили щедрое вознаграждение и по полштофа обжигающей водки, и мы поехали в Омск.

Дальнейший путь стал проще. Зима окончательно вступила в свои права, укатав Сибирский тракт в плотный, гладкий наст. Наш «ковчег», скользя на широких полозьях, летел вперед, пожирая версту за верстой. Внутри, в тепле нашего маленького мирка, Ольга почти оправилась от прошедших переживаний. Она много читала, иногда улыбалась своим мыслям, и в этом обретенном спокойствии была та стальная твердость, что родилась в ту страшную ночь.

Где-то под Красноярском наша быстрая шестерка начала догонять какой-то караван. Сначала я не придал этому значения — ну сани и сани. Но обоз не кончался: десятки, а затем и сотни одинаковых, тяжелых, крытых серым брезентом саней, запряженных могучими битюгами, тянулись по тракту нескончаемой серой змеей. По бокам, верхом на выносливых сибирских лошадях, ехали люди в полушубках. Но это были не простые возницы. Их выправка, манера держаться в седле, винтовки за спинами — все говорило о военной косточке.

— Торговцы, должно быть? — с любопытством проговорила Ольга, прильнув к окну. — Никогда не видела такого большого каравана.

— Не торговцы, — глухо ответил я, напряженно вглядываясь вперед. Сердце забилось чаще.

Я приказал ямщику гнать во весь опор. Мы обгоняли десятки саней, и я, наконец, увидел лица охраны — суровые, обветренные, неулыбчивые. Затем я увидел и знакомые с Москвы лица офицеров.

Сомнений не было. Это была моя «инженерная экспедиция». Свои!

После первых приветствий ко мне подошел полковник Гурко. Он замер в двух шагах и, несмотря на мой штатский сюртук, отдал четкую, безукоризненную воинскую честь.

— Господин статский советник Тарановский! «Инженерная экспедиция» в составе тридцати двух офицеров и пятидесяти четырех нижних чинов следует по заданному маршруту. Потерь и происшествий нет. Груз в полной сохранности.

Я принял рапорт коротким кивком.

— Состояние людей, полковник? Лошадей? Фуража хватает?

— Все в порядке, ваше высокоблагородие. Идем по графику.

Когда я вернулся в карету, и мы тронулись, опережая караван, она долго молчала. Тишина в нашем уютном «ковчеге» стала напряженной, звенящей. Наконец она повернулась ко мне. В ее глазах больше не было ни страха, ни любопытства. Была серьезная, взрослая тревога.

— Владислав, что это?