Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
Шан Сижуй ответил:
– После представления я собирался поужинать с наставником Цзинем, присоединяйтесь к нам как сможете! – И тут он призадумался: – А почему аккомпаниатора на цине называют лаобанем?
Ню Байвэнь затрясся от смеха:
– Да он ведь и есть артист! Ха-ха, ха-ха-ха! Музыканты же делят гонорар с актерами, правильно? Сколько мог получать ваш дядюшка Ли?
Шан Сижуя нисколько не смущали подобные вопросы:
– Со мной он всегда получал сорок процентов, с другими же дядюшка Ли мог попросить и семьдесят или восемьдесят.
Ню Байвэнь кивнул:
– Дядюшка Ли великолепно играет на цине, но отчего-то особо не прославился. Я удивился даже, столько лет я провел в Бэйпине, а никогда не слышал об этом почтенном. Вот уж не ожидал, что благодаря вам большой талант наконец созреет! Такой подход к разделению гонорара – по способностям, а не по известности – мне очень близок. Шан-лаобань, вы человек справедливости!
Шан Сижуй закивал, признавая себя человеком справедливости. Когда они встретились впервые в тереме «Хуэйсянь», он сразу же расслышал необыкновенную игру дядюшки Ли, однако тот все время ленился, постоянно работал спустя рукава, только и мечтал, как бы поскорее вернуться домой и отдохнуть. Именно Шан Сижуй пробудил в дядюшке Ли давно позабытый им артистический дух.
Ню Байвэнь продолжал:
– Наоборот, в нашем обществе «Звуки циня» аккомпаниаторы на хуцине никогда не получают столько же, сколько актеры. Этот господин Цяо Лэ играл как-то с Сыси-эром, Сыси-эр обкурился тогда опиума и вышел на сцену опьяневший. После представления, когда пришла пора распределять гонорар, Цяо Лэ потребовал себе семьдесят процентов со словами: «Если бы я не поддержал твое пение своей игрой, ты точно осрамился бы, а так публика даже и не услышала, где ты оплошал. Вовсе не потому, что ты такой умелец, а потому что я прикрыл твои огрехи». Хорош ведь! А насколько знаменит был Сыси-эр в те годы? А тут, стоило ему только раскрыть рот, как какой-то музыкант, пиликающий на струнах, затмил его, тогда-то и зародилась между ними вражда! – Ню Байвэнь снова зашелся в смехе. – Ты вот скажи, с таким-то стойким нравом достоин он зваться Цяо-лаобанем?
Шан Сижуй тоже засмеялся вслед за ним, а отсмеявшись, сказал:
– Раз уж мы заговорили о дядюшке Ли, я вспомнил, что в труппе «Шуйюнь» мне по-прежнему не хватает аккомпаниатора на хуцине, который сопровождал бы меня! Дядюшка Ли ушел, а замену ему я не могу найти, в некоторых сценах без боев мне даже самому приходится играть на хуцине! Господин Ню, вы же много кого знаете, уж затрудню вас, не могли бы вы порекомендовать мне кого-нибудь?
Ню Байвэнь ударил себя по груди, словно ручаясь за успех дела:
– На этот счет не волнуйтесь, вы человек щедрый, да еще боитесь, что с вами не захотят работать? Получать хоть тридцать процентов под вашим руководством – уже огромная удача для любого аккомпаниатора, от радости они должны головы лишиться!
Шан Сижуй загордился тем, что его оценили так высоко. Он откинулся на спинку стула, поднял чашку чая, выловил из нее чаинки и пену и с чрезвычайно важным видом сделал глоток и только после этого заметил краем глаза Чэн Фэнтая, который стоял в нескольких шагах от него. Шан Сижуй повернулся, взглянул мельком на Чэн Фэнтая, – тот, посмеиваясь, смотрел на него с интересом. Шан Сижуй, проявляя полнейшее равнодушие, покачал головой, притворившись недовольным. Ню Байвэнь заметил это, обернулся взглянуть и поспешно поднялся, сложив руки в малом поклоне:
– Ох! Второй господин Чэн! Как долго мы с вами не виделись, вы давно уже здесь стоите? Садитесь скорее, садитесь!
Чэн Фэнтай ответил ему поклоном, сел и сказал с улыбкой:
– Если бы я не стоял тут и не подслушивал ваш разговор, откуда бы мне узнать столько всего об укладе «грушевого сада»!
Ню Байвэнь рассмеялся:
– Ну что вы такое говорите! Разве нужно вам стоять в сторонке, чтобы послушать нас? Раз уж сам Шан-лаобань смотрит на вас такими глазами, значит, вы истинный знаток театра!
Эти слова очень насмешили Чэн Фэнтая, и он покосился на Шан Сижуя:
– Правда? Шан-лаобань так высоко меня ценит?
На сцене как раз меняли занавес, так что смотреть там было не на что, однако Шан Сижуй уставился на помост, не отводя от него взгляда, притворившись, что ничего не слышит. Чэн Фэнтай же так и следил за ним с легкой улыбкой. Ню Байвэнь поболтал с ним немного о всяких пустяках, после чего распрощался и ушел за кулисы. Только он ушел, как Чэн Фэнтай придвинулся поближе к Шан Сижую:
– Ты слышал или нет, господин Ню назвал меня истинным знатоком театра.
Шан Сижуй бросил на него косой взгляд:
– И снова ты опоздал! Куда ходил?
Что должно случиться, то обязательно произойдет, Чэн Фэнтай был готов к подобному вопросу и, охваченный ликованием, возбужденно заговорил:
– Я ходил за новыми сплетнями для Шан-лаобаня! У Фань Ляня, этого подлеца, неприятности, хочешь послушать какие?
Шан Сижуй тут же потерял интерес к пустой сцене, лицо его озарилось радостью, он повернулся и с некоторым злорадством спросил:
– Э! И что же с ним? Говори скорее!
Чэн Фэнтай заговорил тише:
– Он станет отцом!
Шан Сижуй обомлел и в изумлении воскликнул:
– Ой! Он ведь еще не женат, что же это выходит, внебрачный ребенок? А мать кто?
Чэн Фэнтай ответил:
– Я тебе скажу по секрету, это та самая барышня Цзэн из Посольского квартала!
Шан Сижуй нахмурился:
– А я ведь ее знаю, разве она не танцовщица?
Чэн Фэнтай усмехнулся в изумлении:
– Кто бы мог подумать, что Шан-лаобань делит людей по происхождению!
Шан Сижуй ответил на это:
– У Сяо Лай происхождение тоже низкое, однако она славная девушка, из нее выйдет добродетельная супруга и любящая мать. А вот эта по фамилии Цзэн – дурная женщина, слишком уж сильно она обнажает грудь перед мужчинами.
Шан Сижуй был как-то раз в малом особняке вместе с Чэн Фэнтаем и видел там Цзэн Айюй. В своем отношении к женщинам он по-прежнему придерживался консервативных взглядов и сексуально распущенных девушек не любил. Всякий раз, когда Чэн Фэнтай просматривал один из тех киножурналов, обложки которых украшали фотографии голивудских
