Да не судимы будете - Игорь Черемис

Правда, своими распоряжениями Андропов серьезно затруднял работу охранников, которые вряд ли знали всех моих соседей — их даже я всех не знал. Но я дождался, когда Павел и его товарищ уйдут, и лишь потом сказал:

— Юрий Владимирович, их можно было расположить, например, на кухне, из неё видно входную дверь.

— Ничего, и так хорошо, — отмахнулся он. — Разливай, чего ждешь?

На кухню пришлось идти мне — за штопором и бокалами. Заодно прихватил нож с вилками и хлеб. Этого продукта в сумках почему-то не оказалось.

Я разлил вино — белое, с резковатым запахом. Мы выпили, не чокаясь, словно поминали кого.

И лишь после этого Андропов спросил:

— Твоя гитара?

— Моя, — ответил я обреченно.

Почему-то играть в этой ситуации мне не хотелось совершенно.

* * *

Андропов наслаждался моим расстроенным лицом, наверное, минуты две — время я не засекал, но по ощущениям это было очень и очень долго. А потом он рассмеялся.

— Видел бы ты себя, — сказал он. — Ты словно понял, что тебе предстоит выполнять какую-то необходимую, но совершенно нелюбимую работу. Ты не любишь играть?

— Думаю, сейчас это было бы не слишком уместно, — осторожно пояснил я и всё-таки выключил усилитель.

Андропов кивнул.

— Да, хорошее слово — неуместно. Я пришел поговорить о серьезных делах, гитара могла сбить весь настрой. Это наша или?..

— Чехословацкая, — сказал я. — Наши такие делать, к сожалению, не умеют, уж не знаю, почему. Да и обычные тоже… гитаристы предпочитают импорт. Кто может — достает «гибсоны» или «рикенбакеры», кто не может — вот такие чехословацкие или из ГДР, там ещё «музимы» и «кремоны» есть. Наша продукция… совсем для любителей.

— А ты, значит, не совсем любитель? — улыбнулся Андропов.

— Не совсем, — я вернул улыбку. — У меня хороший слух, я слышу фальшь в строе, это раздражает неимоверно. Но мне повезло, я смог приобрести гитару от мастера, к сожалению, не знаю его фамилии… Но это значит, что гитары у нас делать могут, только не хотят. Видимо, всех всё устраивает.

— Прямо как… — начал он, но оборвал себя. — Ладно, это неважно. Я видел твои предложения по реабилитации Сталина.

— Я не предлагаю его реабилитировать…

— Выглядит это именно так, Виктор, — перебил меня Андропов. — И именно так это будет понято в ЦК. Объяснений никто слушать не будет. А для многих из членов Центрального комитета и особенно для членов Политбюро реабилитация Сталина недопустима. Это та линия, перейти которую они не позволят никому. Понимаешь?

— Чего тут не понять, — я поморщился. — Налить вам ещё?

— Нет, мне больше нельзя, а ты не стесняйся, — ответил он. — Хорошо, что ты понимаешь. Но мне твоя идея понравилась. Она… изящная.

Я мысленно согласился. Эта идея была опробована на полутора миллиардах китайцах и работала без сбоев полвека — до самого переноса моего сознания в прошлое. Наверное, и дальше работала, но этого я знать не мог.

— Но предлагать такое нельзя? — уточнил я.

— Нельзя, — согласился он. — Но если ты будешь настаивать, я вынесу этот вопрос на Политбюро.

Андропов сказал это и внимательно посмотрел на меня. А я грустно подумал, что мы опять играем в непонятные игры вместо того, чтобы заниматься настоящей работой.

Впрочем, на этот раз игра Андропова была вполне прозрачной, а его идея видна как на ладони. Он хотел с моей помощью расшевелить болото Центрального комитета и его Политбюро. Возможно, во время заседания он даже даст моей писанине положительную оценку — мол, так и так, товарищ заблуждается, но идет в правильном направлении, и нам тоже не мешает об этом подумать, потому что диссиденты и всё такое. Если предложение хоть в каком-то виде будет принято, лавры достанутся не мне, а как раз Андропову. Но в случае, если кремлевские старцы упрутся рогом и захотят мою голову, Андропов тут же сдаст назад и предоставит им требуемое. Моя жизнь при этом исходе становится разменной монетой в большой игре башен Кремля, и разрешение на отъезд в Сумы или Лепель можно будет считать настоящим подарком судьбы.

Готов ли я на такие жертвы? У меня есть семья, которая скоро станет чуть больше; Татьяна, возможно, поддержала бы любое мое решение, но я даже не стану пытаться объяснить ей все нюансы того, во что я ввязываюсь, принимая предложение Андропова. Во время этого объяснения не обойтись без упоминания моего настоящего происхождения — «мой» Орехов просто не мог знать ничего из того, чем я собирался руководствоваться. А раскрывать себя как путешественника во времени… Нет, на это я готов не был.

— Пятому управлению это поможет, — тихо сказал я. — И не только ему. Всей стране.

Я всё же плеснул себе ещё вина — оно оказалось неожиданно хорошим, пилось легко. Впрочем, с такими винами надо было соблюдать повышенную осторожность — опьянение обычно подкрадывалось внезапно и сильно било по мозгам.

— Почему ты так уверен в этом? — поинтересовался Андропов.

Я качнул плечом и посмотрел на экран телевизора, где беззвучно грохотали огромные танки, а суровые танкисты смотрели из люков куда-то вдаль.

— История — вещь непрерывная, — сказал я, понимая, что говорю ересь, идущую вразрез с существующей идеологией. — Если вырывать куски из истории, то страна окажется висящей в воздухе, а не стоящей на надежном фундаменте. То, что удалось сделать после 1917-го, сейчас уже не повторить, революционная идея тогда помогла удержать государство. Что поможет нам сейчас?

Я немного помолчал, собираясь с духом.

— И ещё, Юрий Владимирович… Если мы сами не дадим оценку событиям нашей истории, найдутся те, кто сделает это за нас.

— Партия осудила культ личности Сталина, — сказал Андропов. — Ты считаешь, что этого недостаточно?

— Не я, — я помотал головой. — Не я так считаю. Так считает, например, Петр Якир. Проблема в том, что даже если мы выкопаем Сталина из могилы и прямо