Да не судимы будете - Игорь Черемис
— Кем ты себя считаешь? — этот вопрос он задал уже спокойнее.
Даже сел обратно на стул и отправил в рот кусок ветчины.
— Да никем я себя не считаю, — я пожал плечами. — Сотрудник Комитета государственной безопасности, которому поручен определенный участок работы против врагов нашей страны. Стараюсь выполнять эту работу как можно лучше. Если вижу недочеты в нашем законодательстве — не молчу, а сразу докладываю.
— И начал ты это делать с января текущего года… — как-то невнятно напомнил Андропов.
— Количество переходит в качество, — я снова пожал плечами. — У меня это случилось в конце декабря прошлого года. После этого стало проще. Работа в Сумах под руководством полковника… он сейчас генерал… Чепака тоже помогла. Этим летом я столкнулся с настоящими диссидентами и антисоветчиками, ещё были разговоры с Молотовым и Маленковым. Люди меняются, Юрий Владимирович. Но цель у меня не изменилась. Мне хочется, чтобы тот американский разведчик так и продолжал мечтать о том, что воспитанные им советские люди однажды возьмут Кремль. Пусть воспитывает. А мы будем перевоспитывать. А для этого нужен закон об иноагентах и… пусть будет по-вашему — реабилитация Сталина. Без этого нам придется тяжко. Возможно, мы даже не справимся. И всё-таки увидим выкормышей того разведчика в Кремле.
— А с реабилитацией, выходит, справимся? — он поморщился и сдался окончательно. — Ладно, шут с тобой. Пиши свой рапорт и отдавай Филиппу. Буду выносить вопрос на Политбюро. Оба вопроса.
Я видел, что ему очень не хотелось проигрывать, поэтому не стал добивать начальника.
— Спасибо, Юрий Владимирович, — просто сказал я. — Я не подведу.
[1] Андропов был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС с 1967 года — его избрали почти одновременно с назначением главой КГБ. Полноправным членом Политбюро он стал в 1973-м, где вместе с ним в Политбюро были введены Гречко и Громыко. Чуть раньше из кандидатов исключили проворовавшегося Мжаванадзе (в декабре 1972-го), а на том же Пленуме в апреле 1973-го из ПБ вывели Григория Воронова и Петра Шелеста. Через два года из Политбюро уберут и Шелепина, и в целом формирование контура власти в позднебрежневском СССР завершится.
[2] 9-е управление — это охрана первых лиц государства, к которым, в принципе, относился и Андропов. Но есть тонкость — это управление как раз в 1967-м (за пару месяцев до прихода Андропова) было переведено в Кремль и как бы выведено из оперативного подчинения председателя Комитета. Поэтому эти парни вряд ли из «девятки», но иметь своих людей внутри вверенной организации должен каждый уважающий себя начальник.
[3] Военный, младший лейтенант Ильин в 1969 году стрелял в кортеж, в котором, как он считал, ехал Брежнев. Убил водителя, ранил мотоциклиста сопровождения и двух космонавтов, которые направлялись в Кремль на встречу с главой государства. Его не расстреляли, но следующие 20 лет он провел в отдельной палате психиатрической больницы в Казани. В 1990-м выпущен на свободу, сейчас живет в Петербурге. Во время следствия он, кстати, встречался с Андроповым и заявил тогда, что его целью было устранить Брежнева, чтобы Генсеком стал Суслов.
[4] Этот факт — из доклада Андропова на Пленуме ЦК в апреле 1973 года — том самом, на котором он был избран членом Политбюро.
Глава 20
«Полный круг завершен»
Наверное, мне надо было воспользоваться оказией и изложить Андропову все свои соображения о том, что нужно делать, чтобы сохранить Союз. Например, напомнить, что свою статью «О праве наций на самоопределение» Ленин написал ещё до революции и даже до начала Первой мировой войны, совсем в других условиях, когда большевики были готовы идти на союз с кем угодно, поскольку им это было очень нужно в силу исторических обстоятельств. И указать, что нынешняя форма организации СССР появилась с прицелом на будущее — мол, к этому Союзу будут присоединяться всё новые и новые национальные образования, пока советским и социалистическим не станет весь мир.
Даже в 1972 году было понятно, что эта идея была прекраснодушным мечтанием, реализовать которое на практике было очень сложно, если не невозможно. В принципе, это должен был понять уже Сталин в тридцатые — и, наверное, предпринять какие-то меры. Но то ли уже тогда наследие Ленина было нельзя подвергать ревизии, то ли помешала война, но по этому направлению не было сделано буквально ничего. Вернее, одну вещь власти смогли изобразить — придумать некий «советский народ».
Этот термин употреблялся ещё в двадцатые, но лишь в приложении к самому СССР — мол, если Союз — советский, то и граждане в нем тоже советские. Закрепил эту максиму вездесущий Хрущев, а окончательно утвердил уже Брежнев. В целом они были недалеки от истины — такой народ действительно сформировался, и любой условный узбек или не менее условный чукча имели никак не меньше прав, чем русские, украинцы или какие-нибудь латыши. Но это в теории. На практике бытовой национализм имелся, хотя, конечно, не в том объеме, в котором он выплеснулся наружу в конце восьмидесятых — всё же до этого особо выдающихся особей, считавших свои нации выше других, оперативно брали на карандаш и всячески критиковали, вплоть до высшей меры наказания. То есть борьба велась, но словно бы не всерьез. Например, украинизацию, коренизацию и прочие –зации рассматривали как отдельные явления, к национализму не имеющие никакого отношения, а по шапке били тех, кто кричал, допустим, «Армения превыше всего» — многие ещё помнили похожий лощунг, с которым миллионы немцев устремились завоевывать жизненное пространство на востоке.
Но, разумеется, всё было не так просто. Та же украинизация дала плоды через два-три поколения; прибалты вообще всегда считали себя особенными, а во внутренние дела республик Закавказья и Средней Азии власть в Москве совалась с большой осторожностью и только после предоставления неопровержимых доказательств. Я видел, что Москва и на Украину смотрела сквозь пальцы — но это можно объяснить тем, что Брежнев и его ближний круг считался днепропетровским, то есть как бы украинским кланом. Правда, сами украинцы были, кажется, совсем другого мнения — они охотно пользовались даваемыми им привилегиями, но обязанности выполнять не торопились.
Ломать эту систему надо было сразу после войны, когда у Сталина открылось невероятное окно возможностей — этих переселить туда, этих — сюда, тех и тех —
