Парагвайский вариант. Часть 1 - Олег Воля
День шёл, как обычно. Кто-то готовил еду на жаровне. Кто-то смазывал салом уже сильно потёртые упорные подшипники. Двое стояли на носу лодок и периодически отталкивали шестами мусор и лупили по головам обнаглевших крокодилов. Доктор Тшуди препарировал водяную змею, рассматривая её пасть в большую лупу. Но в целом работали молча, ибо условие Солано не отменял, а лексикона было мало для свободных тем.
Солано и сам понимал, что сильно усложнил жизнь парням, поэтому старался их развлечь и помочь с изучением языка. Поэтому он негромко запел:
Фрере Жако, фрере Жако,
Дорме ву? Дорме ву?
Соне ле матиньэ! Соне ле матиньэ!
Дин, дан, дон. Дин, дан, дон.
Эту простую песенку для начинающих изучать язык знали все и подхватили неровным хором. Вообще-то, это было забавно. Семеро взрослых мужиков (ну, Солано тоже ростом всех уже почти догнал) посреди затопленного леса орут детскую песенку с чудовищным акцентом. Следом исполнили ещё несколько, а потом стало не до песен.
Плот заложил дугу и уткнулся в берег. Проводник, сделавший это, рванул было к зарослям. Но Рамон сделал ему подножку, и индеец со всей дури вписался головой в гребной вал «мулохода», и кулём упал на палубу.
Впрочем, всем тут же стало не до него. В корабль полетели копья, камни и стрелы. Бо́льшая часть попала в плетёные стены, но что-то влетало и в окна. Экипажу пришлось укрываться от обстрела.
В щели плетёной стены было видно, как на берег выплеснулась толпа, и человек десять ринулась к потерявшему ход плоту, потрясая дубинками и топорами. Внезапно в их набегающий поток прилетело что-то, оставляющее дымный след. Вслед за этим раздался оглушительный грохот и истошный визг раненых. Второй дымный след полетел в опешивших стрелков. Взрыв получился ещё удачнее: граната разорвалась не на земле, а над головами нападающих, обдав всех своими готовыми поражающими элементами. Третий взрыв окончательно обратил всех в бегство.
— Сеньор Лопес! Лодки сзади! — заорал кто-то.
И действительно. Засада была не только на суше, но и на воде. Из-за острова выгребало два каноэ, наполненных вооружёнными людьми. Лодки нацелились на корму замершего плота. Они не могли видеть, что произошло на берегу, поэтому по их намерениям не было нанесено морального удара.
На этот раз зазвучали обычные ружейные выстрелы. Пять стволов дали слитный залп. Пороховой дым на мгновение заволок обзор, но было видно, что атакующий напор сник только у одного каноэ. Больше половины его экипажа оказалось выбито, и неуправляемое судёнышко скользило по воде чисто по инерции. А вот второе каноэ вынырнуло из прикрытия первого и уже закладывало поворот, чтобы высадить экипаж на открытую корму плота и перебить разрядивших своё оружие европейцев.
Сделать это индейцы не успели. Солано, не торопясь и тщательно целясь, всадил все шесть пуль из своего пепербокса. Расстояние было не больше трёх метров, и результат оказался стопроцентным. Второе неуправляемое каноэ закачалось на воде.
— Перезарядиться! Контролируйте берег! — крикнул Солано, сам занявшись зарядкой своего проторевольвера.
— Сеньор Солано! На берегу только раненые. Все сбежали.
— Хорошо. Хватай шесты и отталкивай плот. Что с мулом?
А один из мулов действительно истошно ржал и брыкался, лёжа на беговой дорожке.
— Копьё ему в бок прилетело, — огорчённо констатировал гаучо.
Солано подошёл, на ходу надевая капсюли на брандтрубки. Мул действительно был серьёзно ранен. Кровь из широкой раны заливала доски.
— Досадно, — покачал головой Солано.
Он приставил к уху мула ствол пепербокса и выстрелил. Животное дёрнулось и затихло.
— Раненые есть? — спросил он, обводя экипаж взглядом. — Доктор Тшуди, что у вас с головой?
— Чем-то попали, — ответил швейцарец, прижимая ко лбу платок. — Наверно, стрелой по касательной.
— Ах ты паскуда! — взревел вдруг Рамон и бросился куда-то на пол.
Удивлённые соратники вскоре увидели, что гаучо за ногу вытаскивает из-под беговой дорожки забившегося туда проводника.
— Убью мерзавца! — рычал гаучо, выхватывая свой нож.
— Погоди, Рамон, — остановил его Солано. — Не убивай его!
— Почему, сеньор Солано? Он же всех нас под стрелы своих дружков подставил!
— Потому что у нас теперь на одного мула меньше, — усмехнувшись, пояснил Солано. — Если ты его убьёшь, то сам будешь по этой дорожке идти целый день.
Рамон озабоченно посмотрел на мулов, потом на индейца, сплюнул, но нож убрал.
— Доплывём до Асунсьона, там и зарежу.
— Сеньор Солано, может, ещё пленных возьмём? — предложил один из кечуа, указывая на лодку, откуда торчали несколько испуганных голов.
Идея была одобрена, но осуществить её не удалось. Плот слишком медленно разворачивался, и выжившие индейцы успели догрести до берега.
Им вслед прозвучало несколько выстрелов, и добежал до зарослей только один. Искать его в лесу, разумеется, никто не собирался.
* * *
— Значит, вы, сеньор Солано Лопес? — улыбаясь, подсел к попаданцу швейцарский натуралист после того, как обработал собственную рану и забинтовал голову. — Вы преисполнены удивительными талантами для столь молодого человека. И вашей решительности можно только аплодировать. Мало какой юноша так спокойно себя чувствовал бы, убив толпу народа своими бомбами, пристрелив в упор шестерых индейцев и добив несчастного мула. Не раскроете тайну своей личности?
Солано скрипнул зубами от досады. Ну вот, чего стоило швейцарцу просто ничего не заметить? Ни оговорок экипажа, продиктованных экстремальной ситуацией. Ни хладнокровной эффективности видавшего всякое в своей жизни старого дипломата. Теперь надо выдумывать какое-то объяснение.
— Многие знания — многие печали, месье Тшуди. К чему вам всё это?
— Если бы я не искал знания, то никогда не оказался бы в этих диких землях. Любая разгаданная тайна — капля смысла в моей жизни.
— Это звучит несколько вразрез с религиозными христианскими установками. Там смыслы совершенно иные.
— Я не пастор, а учёный. Я не молюсь господу, когда грохочет гром и сверкают молнии. Ибо в этом нет смысла. Атмосферное электричество глухо к молитвам, — усмехнулся Тшуди. — Но мне кажется, вы пытаетесь мне заговорить зубы. Напрасно, сеньор Солано. Нам плыть ещё долго, и я всё равно буду биться над этой загадкой.
— Ваше упорство, конечно, делает вам честь как учёному, но может привести к проблемам. Например, я могу распорядиться, и вас посадят в эту пирогу, —
