Да не судимы будете - Игорь Черемис

Бобков усмехнулся.
— Хочешь схитрить? Ну давай попробуем, может, и выйдет что. А ещё?
— То письмо, на которое я опирался, подписывало полтора десятка человек, и большую часть из них мы уже опросили. Среди них есть… ну не совсем случайные люди, но те, на которых не хочется отвлекаться. Создать условия, чтобы они думали о хлебе насущном, а не о возвышенном. Но, например, Григория Подъяпольского стоит расспросить подробнее, у него за душой, похоже, есть кое-что интересное. Мы пока подтверждения не нашли, но это я виноват — сосредоточился на Якире и Якобсоне, чтобы быстрее довести их до суда. И ещё историк Леонид Петровский…
— Дело Некрича? — вскинулся Бобков. [1]
— Да, он, — подтвердил я.
— Много крови они тогда попили, — вздохнул генерал. — Но их вроде приструнили?
— Сложный вопрос, — я пожал плечами. — На допросе было понятно, что Петровский нисколько не раскаялся, но им тоже не занимались плотно. А на мой взгляд — стоит. Идеи у него… слишком опасные.
— Хорошо, раз считаешь необходимым — занимайся этими гражданами, — кивнул Бобков.
— И ещё Виктор Красин, — добавил я. — Фактически он следующий на очереди после Якира. Бывший… ну пусть будет казначей диссидентов, что-то знает про то, как у них там движутся деньги. Я бы на это сделал упор… может выйти интереснее, чем с Якобсоном. В московском управлении работает группа по финансированию диссидентов, я её возглавлял до командировки в Сумы, можно их привлечь.
— Да, разумно, — согласился генерал. — По срокам понимание есть?
— Постараюсь тоже оформить его быстро, но… сами понимаете, это уже не 190−1, если всё нормально пройдет, то к Новому году только.
— Не страшно, — сказал Бобков. — Группу тогда сохраним, подготовь приказ, думаю, Юрий Владимирович возражать не будет. На этом всё?
Я мысленно набрал воздуха, словно собирался нырять в очень глубокое озеро.
— По текущим делам — да, Филипп Денисович.
Он внимательно посмотрел на меня.
— А не по текущим?
— Не по текущим… есть шанс, что моё предложение по закону об иноагентах будет принято и оформлено? Уже сейчас с ним было бы много легче, а чуть позже, когда и Красин с Якобсоном отправятся за решетку, этот закон поможет нам с теми, кого мы по тем или иным причинам не посадили.
Бобков неловко отвел глаза.
— Не знаю, Виктор, не знаю. Твоё предложение признано разумным, но наверху посчитали, что оно избыточно, что существующей системы наказания достаточно. Впрочем, совсем от него не отказались. Мне известно, что его дважды рассматривали на Политбюро, но окончательного решения принято не было.
Я видел, что мой нынешний начальник тоже недоволен этой задержкой — кажется, он понимал, какой козырь в руки получит Пятое управление, очень хотел его заиметь, и его раздражала осторожность кремлевских старцев. Но мы с ним никак не могли ускорить появление этого документа — Политбюро должно дать «добро» на разработку такого закона, без этого законодатели даже не пошевелятся. Я мельком подумал, что когда-то давно могло помочь пресловутое «письмо Сталину», но писать тому же Брежневу было бессмысленно. Вокруг нынешнего Генсека слишком много болтливых прихвостней, которые в два счета докажут дорогому Леониду Ильичу, что какой-то майор из КГБ неправ, а тогда на всей затее будет поставлен жирный крест.
— Значит, остается только ждать, Филипп Денисович?
— Остается, Виктор. Ты не расстраивайся, Юрий Владимирович делает всё возможное, чтобы это предложение прошло.
«Вот только может он пока не слишком много», — подумал я, но вслух этого не сказал.
— И ещё одно, Филипп Денисович. Пока я занимался делом Якира, то заметил одну деталь… думаю, не я первый, но раньше я этого соображения не встречал.
— Вот как? — Бобков поощрил меня улыбкой. — Излагай.
— Многие диссиденты — настоящие антисоветчики, они, скорее всего, не работают на наших вероятных противников, но недалеко ушли от них по своей идеологии. Но к ним примыкают и те, кто ненавидит лично Сталина — вот как Петр Якир, к примеру. Или Петровский, у него тоже вся семья во время чисток тридцатых пострадала. К советской власти у них претензии, конечно, есть — как же, не предупредили, не уследили, но в целом они не против СССР, не против коммунистической партии.
— Это всё известно, Виктор, — мягко сказал Бобков. — Диссидентское движение очень неоднородно, в нем присутствуют самые разные течения. В основном они требуют соблюдения прав человека.
— Согласен, — кивнул я. — Правда, они и сами не знают, что это за человек и в чем заключаются его права, но пробелами в нашем законодательстве пользуются виртуозно. Я о другом, Филипп Денисович. Настоящие антисоветчики нашли способ привлекать в свои ряды тех самых антисталинистов — с помощью требования не возрождать сталинские практики. Мы ничего с этим поделать не можем, после двадцатого съезда мы тоже против такого возрождения… я и сам не раз сталкивался.
— Скажи уж прямо — тебя по рукам били, когда ты предлагал неправильные с точки зрения идеологии вещи.
— Можно и так сказать, — я хмуро улыбнулся. — Но опять же, суть не в этом. Просто получается, что и мы, и диссиденты хотим одного и того же — и как мы можем наказывать хоть Петра Якира, если он всего лишь громогласно, а он иначе не умеет, требует от нас соблюдать собственные принципы?
Бобков на несколько мгновений задумался, даже веки прикрыл. Но вскоре его глаза снова смотрели прямо на меня.
— У тебя же получилось так составить обвинение, что Якир был осужден? — спросил он.
— Это потому, что Якир по каким-то своим причинам не ограничивается только борьбой против возрождения сталинизма, — упрямо сказал я. — Насколько я понял, в случае с заявлением против наших действий в Чехословакии в 1969 году его буквально купили упоминанием про сталинскую эпоху, которая опорочила идею социализма. Фактически все письма и заявления, которые он подписывал, так или иначе касались этой темы. И таких, как Якир, среди диссидентов много. Часть из них отсидела по идеологическим разделам пятьдесят восьмой в тридцатые и