Да не судимы будете - Игорь Черемис
— Точно не сильно болит? — с сомнением спросил я.
— Точно-точно, — чуть более суетливо, чем обычно, ответила она. — Доеду!
В итоге я до телефона всё-таки добрался, но не за скорой, а для вызова такси — этот полезный номер я нашел ещё в январе, и с тех пор использовал лишь пару раз, но достаточно удачно. Вот и сейчас — диспетчер, конечно, была недовольна, что я отвлек её от каких-то важных дел, но заказ приняла добросовестно и пообещала, что машина приедет через двадцать минут. Видимо, по ночной поре таксомоторы повышенным спросом не пользовались.
Диспетчер почти не обманула — желтая «Волга» с шашечками притормозила у нашего подъезда через полчаса. Ну а потом была долгая поездка по ночному городу, разбуженные родители Татьяны, всё-таки состоявшийся вызов скорой — и ещё одна поездка, правда, не на такси, а на машине тестя и в некий институт акушерства и гинекологии в Хамовниках. Слово «институт» в названии внушало уважение, его здания выглядели достаточно современно, и пусть я не понимал, чем это заведение отличается от роддома на Соколе, но решил — если Татьяне и её матери это важно, то и пусть их.
У меня были смутные воспоминания о когда-то прочитанном — мол, все известные люди в СССР стремились попасть в какой-то роддом Грауэрмана. Я поспрашивал у Татьяны и у её родителей, а после расспросов сформировал и собственное мнение: эта больница была престижной в первую очередь благодаря расположению на Арбате, то есть в самом центре столицы, где в основном и обитали те самые известные люди. Попасть туда со стороны, в принципе, было возможно — у отца Татьяны имелись знакомые во врачебных кругах, да и она сама могла обратиться, например, к супруге Любимова, которая относилась к ней хорошо. Наверное, и у меня были возможности как-то нивелировать ту самую «прописку» — «мой» Орехов, правда, в эту область человеческих отношений никогда не забредал, но определенных знакомых имел или он, или его коллеги.
Вот попасть в ЦКБ на маршала Тимошенко у нас вряд ли получилось бы — если только выходить на уровень Андропова, который, наверное, может помочь. Но может не помочь, а запомнить, что некий подчиненный обращался к нему с такой несуразной просьбой — тем более что я и так последнее время слишком часто и слишком тесно для простого оперативника общался с председателем КГБ. В общем, идти по этому пути мне не хотелось, но Татьяна и не требовала от меня невозможного. Её вполне устраивал институт в Хамовниках — тоже, в принципе, хорошее лечебное учреждение. [1]
Вся эта суета заняла прилично времени, но вроде всё было не слишком плохо. Татьяну в больнице, разумеется, оставили, хотя врач уверенно сказал, что ничего страшного он не видит. Тесть довез меня до их квартиры, откуда я прямиком и отправился на службу — в чем был и слегка помятым от недосыпа. И уже на подходе к Лубянке вспомнил, что именно сегодняшний день террористы из Палестины выбрали для того, чтобы атаковать израильских спортсменов на олимпиаде в Мюнхене. Я смутно помнил, что это случилось ранним утром — но по времени Западной Германии. Я бросил взгляд на часы. Примерно сейчас эти террористы ловили заложников и убивали тех, кто мешал им это делать.
* * *
За месяц Бобков так и не представил меня сотрудникам своего управления. Я не знал причину такого небрежения, начальник мог, например, не найти времени, но у него могли быть и какие-то иные причины. Но когда в десять часов утра меня позвали на совещание, то я увидел множество людей, с которыми был не знаком или знаком мало. С кем-то я пересекался по собственной инициативе, кого-то не видел вовсе, а это были не последние люди в союзной «Пятке» — начальники отделов и отделений в чине как минимум майора, причем не таких скороспелых, каким был я, а вполне заслуженных, прошедших все ступеньки службы от и до.
Но всё же Бобков меня на это совещание позвал — видимо, статус «в личном подчинении начальника управления» обязывал его на определенные действия. Но я не стал садиться на первом ряду, скромно занял местечко ближе к концу и с краю, выдержал пытливые взгляды своих коллег, вежливо поздоровался с теми, кто тоже проявил вежливость, и был готов внимать. Правда, я прекрасно знал, о чем идет речь, но понятия не имел, что известно КГБ в данную минуту. Время сейчас всё же было неспешное, а с момента нападения прошла лишь пара часов. Впрочем, даже Комитет должен был быть в курсе, пострадал ли во время инцидента кто-то из его сотрудников.
Бобков вкатился в зал неожиданно, он был один, но с большой папкой в руках. Самой обычной, с обложкой из серого картона. Я был уверен, что ему по статусу положены только редкие папки из кожи или — на крайний случай — из кожзама.
Это помещение, кажется, выполняло те же функции, для которых в московском управлении служил оставшийся от прежних хозяев большой зал, а в сумском — ленинская комната. Во всяком случае, тут рядами стояли стулья, а у одной из стен — длинный стол, за который и встал Бобков. Он не стал садиться, бросил на столешницу папку, обвел собравшихся тяжелым взглядом — в его исполнении это выглядело не так грозно, как в исполнении, например, Денисова или Чепака, — а затем сказал своим негромких голосом.
— Товарищи офицеры, всё, что вы услышите в этой комнате — строго секретно, можете донести до подчиненных, но под вашу ответственность. Я рекомендую ограничиться теми, кого я пригласил на это собрание, — он снова посмотрел вокруг, остановившись почему-то на мне. — Информации немного, наши товарищи сейчас стараются добыть ещё, задействованы связи с разведками дружественных стран… Думаю, уже завтра будет ясная картина. Но пока вот так. Как вы знаете, в западногерманском городе Мюнхене сейчас проходит летняя олимпиада. Сегодня утром… по местному времени была поздняя ночь… в олимпийскую деревню проникли вооруженные люди, они напали на спортсменов и захватили заложников.
