Да не судимы будете - Игорь Черемис
И вокруг этих явных и неявных антисталинистов навозными мухами вились те, с кем и должен был бороться во всю силу Комитет государственной безопасности — националисты всех мастей и расцветок, которым дай волю — и они с удовольствием разорвут единую страну на столько кусков, сколько получится. В знакомой мне истории получилось на пятнадцать, но я помнил, что были поползновения и от России отщипнуть лишнее — по мнению этих деятелей, разумеется.
— Да нет, — улыбнулся я. — Всё в порядке. На работе суета, один этап заканчивается, другой начинается, а это всегда непросто.
— Понимаю, — Татьяна смешно сморщила лобик. — У нас в театре тоже так, когда один спектакль сдали, и надо к новому начинать готовиться.
— Очень похоже, — согласился я.
Я действительно, кажется, отыграл один спектакль, и теперь меня ждал другой, для которого, правда, пока даже пьеса не была написана.
— Сыграешь что-нибудь? — попросила она. — А то с этими своими командировками совсем гитару забросил…
Это было не совсем так, но при моем концерте в бомбоубежище «генеральского» дома Татьяна не присутствовала, а дома я действительно не играл уже с неделю. Я взял акустику, чтобы не возится с усилителем, подстроил струны, сыграл небольшой проигрыш и запел:
— В моей душе осадок зла и счастья старого зола…
Да, я пел эти строки Юрию из бывшей группы «Сокол», но и сейчас они соответствовали моему настроению. Наверное, эта песня вообще подходила для ситуаций, когда в душе не просто осадок зла, а самый настоящий раздрай — как у меня сейчас. После разговора с Молотовым я вообще не представлял, в какую сторону мне двигаться и чего это мне будет стоить.
[1] За всю историю США было шесть партийных систем, но до наших дней дожили две основные партии, которые раньше были другими. До Гражданской войны, например, Республиканцы были за прогресс и против рабства, а демократы хотели сохранить существующие порядки; соответственно, первые опирались на города, а вторые — на сельскую местность. Во время Великой Депрессии всё поменялось — основным электоратом демократов стали города, а республиканцев — всякие фермеры. Примерно в семидесятые произошла новая трансформация, демократы стали синонимом либеральных порядков, а республиканцы — консерваторами (MAGA, Трамп, вот это всё), хотя там даже внутри партий есть разные крылья.
Глава 17
«Ночь превращается в ложь»
Я сидел в зале суда и слушал скучные казенные слова, некоторые из которых написал сам или продиктовал своим подчиненным. В будущем советский суд часто называли формальностью, потому что приговор был известен ещё до начала заседания. Это было не совсем так, но чаще всего следствие в лице прокуратуры и судебная власть находили общий язык, и до суда доходили только дела с железным обоснованием — из-за этого, кстати, оправдательных приговоров было мало. Этот случай был именно таким — моя группа последние недели работала в тесном контакте с прокурором и с судьей, вычищала шероховатости и дополняла пухлые тома новыми и новыми документами. К тому же у нас имелось полное сотрудничество со стороны обвиняемого, что существенно облегчало нашу задачу.
Петр Якир был тут, но сидел он спиной ко мне — я специально выбрал местечко сзади и сбоку, чтобы не бросаться в глаза. В зале были и его дочь с мужем, и некоторые его соратники по борьбе, поэтому часть стульев занимали оперативники из Комитета, которые следили, чтобы наши диссиденты не вздумали бузить. Этот присмотр осуществлялся мягко, с каждым накануне провели беседу, да и через самого Якира я передал, что любые попытки сделать картинку для западных газет чреваты ужесточением наказания. Правда, оставался шанс, что найдутся те, кому положенный сейчас Якиру год в колонии как ножом по горлу, но пока что всё было тихо. Не было ни Сахарова, ни Солженицына — то ли вняли голосу разума в лице моих коллег, то ли просто решили, что Якир не стоит их усилий.
Ещё тут находились несколько сотрудников посольств из западных стран, а также журналисты из Англии, США и ФРГ. Но эти тоже вели себя тихо — журналисты что-то чиркали в своих блокнотах, а посольские иногда обменивались репликами. Для них это тоже была работа, как и для меня. В принципе, мне на этом суде делать было нечего, но тот же Бобков очень бы удивился, если бы я не пришел. Всё же моё первое самостоятельное дело, мой первый подследственный, доведенный до суда, в каком-то смысле — знаковое событие, которое в других условиях стоило отмечать шампанским и черной икрой в количестве.
Правда, праздновать мне не хотелось. В этом времени ещё не доросли до «палочной» системы оценки эффективности сотрудников, но я посчитал бы свою задачу выполненной, если бы вот таких судов не было вовсе — не потому, что Пятое управление КГБ СССР перестало ловить диссидентов и антисоветчиков, а потому, что эти диссиденты перестали нарушать закон в борьбе за свои убеждения. Такое будущее, конечно, было из области фантастики, эти ребята в запале обязательно доходят до мысли, что советские законы созданы, чтобы их нарушать — и закономерно оказываются в поле зрения правоохранительных органов.
Заседание шло своим чередом. После вступительного слова судьи выступил прокурор, заслушали немногих свидетелей — мы не стали организовывать толпу, ограничившись теми, в ком были уверены. Скоро Якир должен будет сказать своё последнее слово; от адвоката он по моей просьбе отказался. Где-то через час судья вынесет свой вердикт, и на этом фактически всё закончится. До конца сентября у Якира будет время подать апелляцию, но он вряд ли воспользуется этим правом, а уже с октября начнется его срок пребывания в колонии — с учетом трех месяцев в СИЗО он выйдет на свободу в следующем июне. А уж с чистой совестью или без неё — полностью зависло от него самого.
Когда суд удалился на совещание, я посчитал, что и мне пора. Вышел из душного зала на улицу, нашел свободную лавочку в сквере рядом, расположился и сидел, пока из здания суда не начали выходить люди. Я быстро докурил сигарету — и вернулся, но прошел чуть дальше зала, к помещению, где обычно держали подсудимых.
* * *
Якир меня не заметил, он прошел мимо, низко опустив
