Комбриг. Сентябрь 1939 - Даниил Сергеевич Калинин
Словно в ответ на слова Шарабурко за окном вдруг взвыла сирена воздушной тревоги. Комбриг подскочил, словно ошпаренный:
— Ну, бывай Петруха. Пошел я кашу твою расхлебывать!
— Смотри не подавись!
Яков улыбнулся — и кивнул мне, на мгновение замерев в дверях. Спустя секунду за стеной послышались быстрые, торопливые шаги — а в палату заглянула медсестра, удивительно похожая на молодую актрису Магдалену Мельцаж из фильма «Тарас Бульба»:
— Пойдемте, пан генерал. Я помогу вам спуститься в бомбоубежище…
…- Господи помоги…
Как и многие молодые советские командиры, старший лейтенант Чуфаров был комсомольцем и кандидатом в партию. И естественно, он также был очень далек от религии, веры и Бога. Религия — это опиум для народа, а мы строим прекрасное светлое будущее! Этакое Царствие Божье на земле… Люди в городе в это искренне верили. А вот на деревне уже не особо — после коллективизации, «головокружения от успехов» и вспышек голода тридцатых годов. И на деревне все еще молились — в основном бабы, но бывало, что и мужики становились перед иконами.
Потому что голод — голод это страшно. И жить приходится не в «светлом, прекрасном будущем» — а здесь и сейчас, на земле. За счет которой молодое советское государство это самое будущее и строит — ударными темпами проводя индустриализацию и наращивая военную мощь!
Но это на уровне государства — а когда собственные дети увядают на глазах, поневоле встанешь к иконам и начнешь горячо молиться… Ну или за вилы схватишься, или обрез из-под полы достанешь, что еще с гражданской остался. Вот только крепка советская власть — так за горло схватить может, что никакой обрез не выручит! Одно только и остается — к иконам встать, уповая на Божью милость…
Сибиряк из уральского Кыштыма, Федор Чуфаров крепко верил в мудрость партии, а о перегибах коллективизации слышал лишь краем уха — реальной обстановки на деревне он не знал. Да и сами сибиряки больше лесом питаются, чем с худой земли — это же не белгородский чернозем! Зато в тайге и зверя добыть можно, и птицу дикую, и грибов с орехами в ней не счесть… Правда, в училище были деревенские ребята — но их политруки крепко держали в кулаке; попробуй лишнее слово сказать! А когда Федор служить начал, голод и перегибы на местах вроде бы сошли на нет, деревенским стало дышаться полегче, как-то вольнее… Зато какова теперь мощь танковых войск РККА? А сколько самолетов поднимается в небо⁈
Вот только сегодня в небе надо Львовом «Сталинских соколов» что-то не видать — зато «коршунов Геринга» так много, что сердце невольно сжимается от ужаса… На Львов обрушилась целая армада германских самолетов, бомбящих город с высоты — они сбросили уже тысячи тонн фугасных, осколочных бомб. Удары некоторых отдаются за километр с лишним, жестко встряхивая укрытую в капонире «бэтэшку»! А многострадальную «Кортумову гору», как кажется, сравняли с землей — заодно перепахав снарядами высоту у Збоища. Сильно взрывалось и в районе железнодорожного вокзала — не иначе нащупали стервятники смелый польский бронепоезд… И конечно, немцы вдоволь проутюжили позиции польских пехотных батальонов на севере города и с северо-запада, где ляхи прилично так нарыли окопов.
Теперь же город вовсю горит. К небу поднимаются столбы многочисленных пожаров — немцы сбросили на жилую застройку зажигательные бомбы. Местным еще относительно повезло, что у них не так много деревянных построек — в противном случае жилые кварталы охватил бы не просто пожар! Там закрутились бы огненные смерчи, уничтожая все живое на своем пути — как в 1937-м в Гернике басков, что на севере Испании… Но и так конечно, мало никому не показалось.
Зенитчики, к слову, стреляли до последнего — но армаду в сотню самолетов несколько зениток и крупнокалиберных пулеметов остановить, естественно, не смогли. Может, сбили пару-тройку бомберов — после чего смелых польских зенитчиков закидали бомбами… Как устоять против такой мощи, как спастись⁈ Только на чудо в такой ситуации уповаешь.
Вот и срываются сами собой с губ заветные слова известной, как кажется, каждому русскому человеку молитвенной формулы — «Господи, помоги». Срываются с губ убежденного атеиста, комсомольца и кандидата в партию… Впрочем, разве атеизм — это не та же самая вера? Вера, что Бога нет?
Знанием на этот счет все равно ведь никто не обладает…
Что там творится в городе, в городских парках, где комбриг Шарабурко попробовал замаскировать своих кавалеристов, старший лейтенант не знал и знать не мог. Дымно-пепельные «грибы» многочисленных взрывов подняли в воздух непроницаемую взвесь пыли и дыма… А его собственную боевую машину с поврежденным орудийным стволом бросили на восточную окраину в единственном числе — не сколько даже крепить оборону единственного (и неполного) польского батальона, сколько морально поддержать запасников, подбодрить их. Все равно ведь для боя с танками покалеченная машина не годится — а вот проредить вражескую пехоту пулеметным огнем из капонира она еще как может! Как ни крути, но это готовая огневая точка — бронированная, с полным поворотом на триста шестьдесят градусов; такая много крови попьет атакующему врагу… И это понимают как поляки, так и сам Чуфаров.
Старшему лейтенанту было немного обидно, что с ним обошлись столь… пренебрежительно, что ли? Все-таки командир отдельной разведроты — которая, впрочем, по факту представлена его единственной машиной. К тому же еще и не совсем исправной… То, что в прошедшем бою старший лейтенант увел танк из-под обстрела, ему в вину никто не вменял — Чуфаров лишь сменил позицию, надеясь хоть что-то сделать при прорыве немцев на правом фланге высоты. И у него было неисправное орудие — обстоятельство, позволяющее законно оставить подбитый танк… Он просто не мог вести бой, пока машины товарищей расстреливали немцы.
Однако у этого со всех сторон рационального и логичного поступка была и иная сторона — как ни крути, Чуфаров вывел экипаж из боя, когда его подчиненные и товарищи гибли в неравной артиллерийской дуэли. Мог ли он им помочь? Нет — но он выжил. Кто-то с горяча подумал бы, что командир просто сбежал… Хотя Федор был твердо намерен драться на неисправной машине. Драться при фланговом охвате горы немцами, коего не случилось благодаря польской контратаке… Но теперь старшего лейтенанта и его экипаж не покидало это противное, сосущее под лопаткой чувство.
Чувство вины, что выжили — когда
