Он вам не Тишайший - Вадим Шведов
Глава Большого прихода замолчал, давая присутствующим осознать масштаб успехов. Картина вырисовывалась блестящая. Страна на подъёме. Но затем лицо Ртищева снова стало мрачным, как перед грозой.
— Но сейчас, государь… сейчас всё это меркнет перед одной бедой. Бедой, которую мы… которую я недооценил. — Он сглотнул, словно ему не хватало дыхания. — Мы не сможем собрать подати с крестьян.
В зале вновь воцарилась мёртвая тишина. — После твоего указа… после воли… они разбрелись. Кто в новые земли на восток, кто в города на мануфактуры, кто к тем помещикам, кто получше условия предлагает. Старые писцовые книги — это теперь простая бумага. В них записаны люди, которых на местах нет. Если мы попытаемся собрать налог по старым спискам — это вызовет бунт. И народ будет прав! Требовать платить за пустое место, за ушедшего — сумасшествие. Я сам назвал бы это безумием.
Он развёл руками, и в его жесте читались отчаяние и бессилие.
— В итоге образуется дыра в казне. Огромная. От трети до половины всех ожидаемых доходов. Мы их недосчитаемся.
Сижу, не двигаясь и стараясь не выдавать волнения.
— Фёдор Михайлович, — говорю ровно. — Те доходы, о которых ты только что рассказывал с таким воодушевлением… Разве они не могут покрыть эту дыру? Хотя бы частично? Золото, торговля, мануфактуры…
— Могут, государь! — почти крикнул Ртищев. — Могут! Но позже! Золото и серебро с новых месторождений идут медленно, их ещё мало. Мануфактуры только запускаются, они пока пожирают деньги, а не приносят их. Даже с белых слобод мы сейчас получаем налоги с ремесленников и торговцев, но не с пахотных земель, которые за ними закреплены. Эти земли теперь пустуют или их обрабатывают новые люди, которых ещё предстоит учесть. А у нас нет времени ждать! Казна иссякнет через несколько месяцев. Стрельцы, новые полки, приказные люди… им нужно платить сейчас!
— Что же ты предлагаешь? — спрашиваю холодно.
Фёдор Михайлович опустил голову. Казалось, ему невыносимо тяжело было произносить следующие слова.
— Государь… Я предлагаю… на время, до выхода из безденежья… приостановить выплату жалованья армии. Прекратить формирование новых полков. А стрельцам… урезать жалованье вдвое. Оставить деньги только тем, без кого никак нельзя. Твоей личной охране. Канцеляриям важнейших приказов. Всем остальным — объявить, что казна временно испытывает трудности…
Эпилог
Предложение Ртищева шокировало всех. Его слова, казалось, повисли в воздухе. Но мгновение тишины прервалось взрывом негодования Долгорукого. Он вскочил так резко, что его массивный стул с шумом отъехал назад.
— Приостановить выплаты армии? — голос, привыкший командовать, грохотом прокатился под сводами. — Да ты с ума сошёл, Фёдор! Хочешь, чтобы полки разбежались? Или того хуже, — взбунтовались и пошли сами грабить казну? Эти люди — единственное, что стоит между нами и крымской саблей! Без жалования солдат — это не солдат, а голодный мужик с мушкетом, что сбежит при первой же опасности или повернёт оружие против тех, кто его кормить не может!
Следом за главой Разрядного приказа, встаёт и Ромодановский. Его лицо, обычно непроницаемое, в этот было искаженно гневом.
— А мои стрельцы? — спросил он, и его негромкий, но отчётливый голос прозвучал опаснее крика Юрия Алексеевича. — Они — твоя охрана в городах, государь. Стрельцы держат в узде всех недовольных. Урежь им жалованье — и Москва будет гореть. А бунт стрельцов — это не волнения черни, его так просто не подавишь. Это конец всему. Всему, что мы здесь строим!
Фёдор Михайлович, бледный как полотно, пытался что-то возразить, разводил руками, но его голос тонул в гневных речах служилых.
— Постойте! Я же не от хорошей жизни…
— Хватит!
Мой голос прозвучал негромко, но с такой железной нотой, что спорщики моментально умолкли, обернувшись ко мне. Их грудь тяжело вздымалась.
— Перебранка не приведёт нас к решению, — говорю я, медленно переводя взгляд с Долгорукого на Ромодановского. — Вы оба правы. Армия и стрельцы, — хребет государства. Лишать их содержания — рубить сук, на котором сидим. — Затем смотрю на Ртищева. — И Фёдор Михайлович тоже прав. Он видит цифры и говорит о пустеющей казне. Глава Большого прихода делает свою работу честно и предупреждает нас об опасности. Но он не видит всей картины целиком.
Ртищев удивлённо поднимает брови. Остальные также смотрят на меня с недоумением.
— Никакого сокращения содержания не будет, — заявляю я твёрдо. — Жалование армии и стрельцам будет выплачиваться полностью и вовремя. Все государственные проекты — дороги, мануфактуры, школы — продолжат содержаться в прежних объёмах.
Фёдор Михайлович от этих слов чуть не подпрыгнул на месте.
— Государь! Но как⁈ Откуда взять деньги? Я же докладывал…
— Знаю, что ты докладывал, — мягко, но не допуская возражений, останавливаю его. — И я обещаю, что всё тебе объясню на днях. Сейчас же прошу довериться мне.
Ртищев, всё ещё бледный, но уже не от отчаяния, а от любопытства, смешанного с непониманием, медленно кивает и опускается на стул.
Я же даю всем ещё несколько секунд успокоиться, прежде чем перевести разговор на другую, не менее опасную тему.
— Афанасий Лаврентьевич, — обращаюсь к Ордину — Нащокину. — Теперь твоя очередь. Как обстоят дела с нашими соседями? Что шепчут зарубежные ветра?
Глава Посольского приказа, до этого сидевший в своей привычной задумчивой позе, выпрямился. Его умное, подвижное лицо стало серьёзным.
— Ветра, государь, дуют по-разному, но сейчас они стали очень сильными. Для начала могу сообщить
