Гнев Несущего бурю - Дмитрий Чайка
— Чтоб ты провалился, сын пьяной шлюхи! — орал какой-то крепкий малый из местных, охаживая палкой тощего мужичка в набедренной повязке. — Кто так плиты кладет! Ровно класть надо! Понял, шакалий выкидыш? Грязь в работе противна Маат!
Каждое свое ругательство малый сопровождал сочным ударом, от которого нерадивый рабочий только повизгивал, но бежать или закрываться не смел, покорно подставляя спину.
— Понял? — ревел тот, что с палкой.
— Понял! Понял! Только не бейте, господин! — верещал бедолага, а когда его колотить перестали, несмело спросил.
— Простите, господин начальник работ! А Маат — это кто? Это бог такой?
— Я точно не знаю, — почесал тот могучий загривок. — Но этот Маат почему-то очень любит, чтобы плиты на дороге ровно лежали. Зачем ему это нужно, я тоже не знаю, но думаю, что это колдовство какое-то.
— А почему вы так думаете, господин? — жадно спросил рабочий.
— А по-другому и быть не может, — убежденно произнес начальник работ. — Ну какая разница, криво они лежат или ровно? Разве это важно? А вот то, что господин Анхер, когда твою работу увидит, с меня шкуру спустит, это важно! Он это называет потоком благостного вразумления. Я тебя только что вразумил. И если ты сейчас все не переделаешь, я тебя еще раз вразумлю. Да так, что ты у меня новую шкуру отращивать будешь. Чего рот раскрыл, тупой фенху? Плиты кривые видишь? Устремился!
Окончания этого разговора Кноссо не слышал, потому что он потонул в веселом гомоне толпы. Весело журчит вода неподалеку. Рядом колодец, и там клубится народ с кувшинами. Тут, под дорогой, проложена рукотворная река из глиняных труб. Во дворах господских домов есть свои колодцы. Соизволением государя такое самым близким разрешено. У Кноссо тоже свой колодец есть. Жена чуть в обморок не упала, когда такую роскошь увидела. Нищая ведь рыбачка с Крита, что с нее взять…
— Расплатиться бы, господин, — несмело намекнул рикша, видя, что к нужному месту они уже подъехали, а клиент всё сидит, уставившись в одну точку. Как будто окаменел.
— Деньги в доме, — ответил Кноссо очнувшись. — Никуда не уходи. Поедем в храм Наказующей.
— Не поеду я туда! — рикша испуганно схватился за амулет. — Дурное место, господин наварх. Не губите.
— Драхму дам, — небрежно бросил Кноссо. — Будешь ждать, пока я помолюсь, а потом назад отвезешь.
— Конечно, господин! — просиял возница. — К храму Наказующей! Мигом домчу!
Кноссо постучал в ворота, а когда старый слуга-критянин открыл ему, быстрой поступью вошел в дом. Визжащий комок, который оказался сворой его детей, облепил господина наварха, и он начал старательно доставать из него по очереди то какого-нибудь сына, то дочь, целуя свежие румяные щечки. В этом доме не бедствовали, и щечки его отпрыски наели всем на зависть.
— Вернулся, — жена, которая хоронила Кноссо каждый раз, когда он уходил в море, смотрела на него красными от слез глазами.
Ей лет тридцать. Она почти черная от солнца, которое палило ее много лет, и она родила восемь детей, из которых выжило пять. И даже то немыслимое богатство, что свалилось ей на голову, она воспринимала с большой осторожностью, не веря в происходящее до последней секунды.
— Терисса! — резко сказал Кноссо. — Новый хитон, сандалии, пояс, нож и все ценное, что есть в доме. Быстро!
— Всё? — схватилась та за пышную грудь. Терисса на сытной еде изрядно прибавила в нужных местах, что стоило ей повышенного внимания собственного мужа. Она и сейчас была на сносях.
— Все, что есть, — подтвердил Кноссо. — Еще наживем.
Терисса всхлипнула, но спорить не посмела. Муженек ее, хоть и оставался тощим как весло, руку имел тяжелую, нрав дурной, и два раза повторять не любил. Уже через пару минут Кноссо трясся в рикше, прижимая к себе пурпурный плащ, завязанный узлом. Тут украшения жены, драгоценный пояс, два серебряных кубка и золотой скарабей. До храма полчаса неспешной езды, и рикша, который в эту сторону бежал под гору, даже песенку какую-то напевал. У него имелся повод для радости: господин наварх заплатил вперед.
Тихий полумрак крошечного храма оглашала лишь песнь двух жриц. Одна старая, седая уже, с лицом, испещренным глубокими морщинами. Другая же — совсем юная девушка, мило угловатая, с непривычно светлыми волосами, струящимися по тонкой спине. Обе они стояли перед жуткой птицей, распушившей медные перья-кинжалы, и пели, подняв руки.
О Немезида, неотвратимая, таящая ненависть.
Ты, что идёшь следом за дерзостью смертных,
Око богов, всевидящее в сумраке.
Ты — мера хранящая, взвешивающая души.
Ты ночью крадёшься в черной тишине,
Чтобы возложить тяжесть возмездия
На тех, кто преступил границу дозволенного.
Ты — меч правды, что без гнева карает,
Ты — весы, что склоняются к равновесию.
Немезида Мстительница, в чертогах справедливости,
Тебе ведомо всё: и помыслы, и скрытые деяния.
Ты мстишь за забытое, и за гордыню, и за хулу,
Ты — судья с лицом ужаса, но с сердцем безупречным.
Твои шаги звучат в зале времени,
А имя твоё — молчаливый приговор.
Владычица справедливости, дарующая покой.
Ты та, кто приходит ночью, чтобы дать мщение.
Не будь мне врагом, но научи гневу праведному.
Даруй мне скромность, дабы не пасть в бездну
Где возмездие — твой последний дар.
Взываю к тебе с благоговением,
Ночная, Справедливая, Тайная Хранительница:
Оберегай меру, учи терпению,
Пусть не познаю я твой гнев, но познаю твою мудрость.
Кноссо, которого в дрожь бросало и от гимна, и от созерцания самой богини, покорно ждал своей очереди. В этот храм приходили нечасто, только тогда, когда чаша терпения переполнялась, и человек просил у высших сил справедливой мести. Или когда он хотел вершить справедливость сам. Жрицы ушли в темноту храма, а Кноссо впился жадным взглядом в лазурную синеву глаз.Он жарко шептал.
— Мести прошу, Богиня! Не дай погибнуть на этом пути, иначе жизнь моя закончена будет позором. У меня много всего с собой, но я тебе пока ничего не дам. Прости, госпожа. Не могу! Надо нашего
