Товарищи ученые - Петр Алмазный
Но она была! Была. И никуда от этого не деться.
Напряженные раздумья довели меня до того, что во рту пересохло. Дико захотелось пить. Какое-то время я стойко терпел жажду, но затем все же решил ее удовлетворить, благодаря судьбу за то, что завтра суббота, можно дрыхнуть сколько влезет.
И начал осторожно переползать через Аэлиту. Ну здесь уже незаметно не вышло.
— Ты куда? — пробормотала она сонно и встревоженно, хватая рукой мою руку.
— Попить, — ответил я шепотом и поцеловал в щечку.
— А, — ответила она, поерзала щекой по подушке, прилаживаясь спать дальше.
Я перебрался через волшебно-теплое тело, ощупью нашел трусы.
Естественно, мы нежились под покрывалом в одеждах Адама и Евы. Идти даже на кухню, даже в темноте в этом костюме мне не позволяло воспитание — вот такой я деликатный молодой человек. И босиком терпеть не могу ходить. Оттого нашарил в темноте и тапочки, надел трусы, надел обувь, и осторожно двинулся на кухню.
Я старался шагать бесшумно, чтобы случайно не разбудить Аэлиту — видимо, именно поэтому разобрал еле слышный, но слышный скрип снаружи. На крыльце.
Кто-то пытался вскрыть дверь.
Глава 19
Даже не подумав ничего, чистым инстинктом я сперва застыл на миг — а затем так же бесшумно отманеврировал к двери. Теперь застыл здесь. И услыхал на дверным полотном опять же едва слышное, но слышное звяканье.
Это ключи! Связка ключей.
Мысль сразу отбросила все ненужное, типа: кто? Зачем?.. Все потом! А сейчас один вопрос: что делать⁈
Глаза, худо-бедно привыкнув к темноте, разобрали у левого дверного косяка хилую табуретку: дугообразные трубчатые ножки, крест-накрест схваченные болтиком, и сверху круглая фанерная сидушка. Такой эконом-вариант в модельном ряду табуретов.
Ключ с запредельной осторожностью, но для меня уже совершенно отчетливо заворочался в замке, и вслед за этим тихонько заскрипел ригель, вытягиваясь из подзамочного проема.
Других ответов на вопрос: «что делать⁈» не осталось. Я схватил табурет за ножку, перехватил поудобнее, горячо возблагодарив замочно-дверную конструкцию — как раз сработано мне под правую руку. И приник спиной к стене.
Ригель едва слышно щелкнул в крайней точке. Все! Дверь отперта. Я не стал дышать.
Дверь стала открываться.
— Тихо… — прошелестел голос. И в полутьму, к которой привыкли мои глаза, вошла совсем темная тень.
Я резко оттолкнулся от стены. Время как будто взорвалось, исчез бег секунд.
Н-на, сука — в жбан!
Конечно, я не рассчитал силу удара. Какой, к черту, расчет! Я же не профи. Бил во всю дурь, стремясь сразу закрыть проблему. И от такого удара табурет рассыпался на части — разлетелись кто куда что ножки-рожки, что фанерный диск.
Тень нелепо взмахнула руками, на миг застыла — и мягко, почти беззвучно повалилась на порог.
А дальше — я и представить не мог, что случится дальше. Одновременно с разных сторон вспыхнули лучи карманных фонарей, их огни заплясали в совершенно диком танце, стремительно сближаясь, будто дверь и крыльцо были для них сказочным магнитом.
Время вроде вернулось, но секунды понеслись впятеро быстрее против обычного. Пляшущие огни и за ними контуры мужских фигур сомкнулись на крыльце. И голоса сдавленным шепотом:
— Лежать! Лежать, паскуды! Руки за голову! Тихо! Тихо, сказал, башку сверну!
Вновь чисто инстинктивно я отступил назад, и правильно сделал, поскольку вся орава ввалилась в прихожую.
— Господи! — женский вскрик. — Что это? Что здесь происходит⁈
Аэлита! И в коротком халатике, хотя и босиком. Как она успела накинуть этот халат поверх «маминой одежки»? — ума не приложить. Но успела.
— Тихо, барышня! — цыкнул на нее один из незваных гостей, и я по голосу узнал Пашутина. — Не волнуйтесь, все в порядке! Специальная операция.
Фонарные лучи все метались по прихожей, придавая всей картине характер бредового Армагеддона.
— Тащи сюда! — вполголоса, но властно приказал Пашутин, и столь же жестко бросил Аэлите:
— Девушка! Где у вас шторы плотные в комнате? В какой?
— Где? — растерянно пробормотала та, но тут же нашлась, заговорила внятно: — Вот тут, в зале. А что?
— Задерните их!
— А они задернуты.
— Отлично. Какой-нибудь ночник там, несильный свет?
— Бра на стене.
— Еще лучше! Включите эту бру.
В Аэлите не вовремя проснулось профессиональное негодование:
— Да вы что? Это слово не склоняется…
— Быстро!
И полуголого лингвиста как ветром сдуло.
— Тащи туда! — скомандовал Пашутин.
Теперь я разглядел, что он в штатском, а прочие — четверо офицеров и прапорщиков. И среди них знакомый мне прапорщик Волчков!
Все они дружно подхватили нейтрализованных двоих и поволокли в зал.
Да, задержанных было двое. Тот, кого я ошарашил табуретом и еще один. В тусклом свете бра я разглядел: того второго я точно видел раньше, только не вспомню где. Но видел, видел, рожа знакомая! Первый же был не то, чтобы в полнейшей несознанке, но в нокауте средней тяжести — когда поверженный вроде бы шевелится, глазами ворочает, даже бормочет нечто — но ментально не совсем здесь, а сквозь фигуры ближнего мира видит звезды, туманность Андромеды, еще там черт-то что… а может и покойники с того света подъезжают в гости в подобных ситуациях, кто его знает.
— Лежать! Лежать, козлы, не двигаться! Чем ты его приголубил?
— Да что под руку подвернулось, — буркнул я. — Табуретка такая дохленькая.
— Но врезал хорошо, — прокомментировал незнакомый мне лейтенант, заметно немолодой для этого юниорского звания. — Рассыпалась она как карточный домик!
Не знаю уж, почему он выбрал такое сравнение.
Пашутин жестко схватил ошарашенного за волосы, поднял голову, всмотрелся.
— Вроде жить будет, — хмыкнул он. — К сожалению. Ты, жаба! Как здесь очутился? Кто послал? Говори, пакость!
— А-а… — пролопотал тот, — это… это на орбите… о… околоземной…
Бормотание было настолько неожиданным, что все прыснули со смеху, несмотря на остроту ситуации.
— Борис Борисыч, — усмехаясь, произнес Волчков, — он, похоже, с инопланетянами в контакте сейчас, и ты вряд ли чего добьешься. Давай-ка трясти другого.
— Другого, так другого, — охотно согласился Пашутин, отшагнул к другому и несильно, но болезненно, со знанием дела пнул того носком ботинка в бок. По ребрам. Тот дернулся, мякнул что-то.
— Больно? — с удовлетворением молвил наш
