ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества - Алексей Рассказов
И вот, на восьмое утро, когда первые лучи солнца пробились в дымовое отверстие, осветив пылинки, танцующие в воздухе, случилось чудо. Ратибор открыл глаза. Стеклянные, мутные от долгой боли и изнурительной лихорадки, но осознанные. Его первый взгляд был полон глухого недоумения, второй — немого ужаса при попытке пошевелиться, а третий, упав на Игоря, сидевшего в изголовье на скрипучем обрубке дерева, — безмерного, щемящего облегчения.
— Учитель… — прошептал он, и его голос был тих и хрипл, как шелест сухих листьев. Но для Игоря это был самый прекрасный и долгожданный звук, который он слышал за все время своего пребывания в этом суровом мире.
Кризис миновал. Знахарь Чурила, перевязав рану свежими травами, мутно пробормотал: «Кости срастаются, душа возвращается. Боги милостивы». Ратибор будет жить. Возможно, хромым, со шрамом, который останется на всю жизнь, как немой укор Игорю, но — живым.
В тот же вечер, впервые за много дней, Игорь поднялся на стену. Его душа, измотанная бессонными ночами и грузом ответственности, жаждала одиночества, глотка чистого, холодного воздуха и того чувства высоты, которое позволяло обрести хоть какую-то перспективу. Он стоял на новой, мощной башне, достроенной уже после битвы по его же чертежам, и смотрел на Гнездо, раскинувшееся у его ног в вечерних сумерках.
Город изменился. Не физически — все те же бревенчатые срубы, та же колеястая грязь на улицах, те же задымленные крыши. Но изменилась его аура, сама его душа. Исчезла прежняя, давящая атмосфера страха и неуверенности, витавшая здесь еще недавно. Теперь в воздухе царило спокойное, почти деловое оживление. Люди, завидев его высокую фигуру на стене, не шарахались в сторону, как от прокаженного, а почтительно кивали, а некоторые даже осеняли себя крестным знамением. Дети, игравшие у частокола, указывали на него пальцами и что-то возбужденно и гордо шептали друг другу.
У него теперь был статус. Официальный — верховный советник конунга, обладающий властью и голосом в совете. Неофициальный — герой, чья хитрость спасла всех от неминуемой гибели. У него был выздоравливающий ученик, ставший за время его добровольного заточения в знахарской избе почти что сыном. У него было уважение родичей — и страшное, недремлющее внимание могущественного врага где-то далеко на юге, в хазарских степях. И у него была тяжелая, ревнивая зависть правителя, который держал его теперь на коротком, хоть и позолоченном, поводке.
Он поднял голову к небу. Над ним, как и в первую ночь, раскинулся тот самый черный, бездонный бархат, усыпанный незнакомыми, холодными звездами. Тот самый, под которым он очнулся в траве, одинокий, перепуганный и абсолютно беспомощный. Но теперь эти звезды были другими. Они были *его* звездами. Он провел долгие ночи, сверяясь по ним, вычисляя широту, отмечая смещение. Он нашел под ними свое место, свою новую точку отсчета.
Он был больше не Игорь Стрельцов, инженер-нефтяник, занесенный сюда слепым случаем или чьей-то злой волей. Он был Ингорь. Ведающий. Неотъемлемая, пусть и болезненно вживленная, часть этого мира. Со всеми его жестокими победами, горькими потерями, невыплаченными долгами и смертельными врагами.
Он глубоко вздохнул, и в его груди, рядом с вечной, ноющей тоской по утраченному дому, зародилось новое, странное и властное чувство — чувство ответственности. За этих людей, смотрящих на него снизу с надеждой. За эти бревенчатые стены, ставшие ему крепостью. За будущее, которое он теперь был обязан строить, рискуя и ошибаясь.
Его размышления прервал торопливый, нервный топот ног по крутой лестнице башни. Это был один из молодых подручных Ратибора, парень по имени Лука, с широко раскрытыми, испуганными глазами.
— Ведающий! — выдохнул он, запыхавшись и хватая ртом воздух. — Там… к тебе… пришли…
— Успокойся, выдохни, — строго, но без злобы сказал Игорь, привыкая к тону командира. — Кто пришел?
Парень сглотнул, пытаясь перевести дух.
— Жрец… тот самый, с юга, Перунов, с которым у тебя были… разногласия у колодца. Помнишь? Он здесь. В городе. Стоит посреди площади и… требует тебя. Спрашивает Ингоря-ведающего.
Воздух вокруг Игоря как будто сгустился и похолодел, словно перед грозой. Он медленно, очень медленно повернулся от звездного неба к внутреннему пространству Гнезда, к темному пятну площади, которое он мог разглядеть внизу между крышами. Его лицо, всего мгновение назад бывшее отрешенным и задумчивым, стало каменным, все мускулы напряглись. Все старые враги возвращались, словно по какому-то зловещему сигналу. Хазарский воевода Авиях объявил охоту с юга. И вот теперь, с того же юга, пришел другой, не менее опасный враг — враг, чье оружие было не в стали клинка, а в слове, вере и в слепой ярости толпы.
Он посмотрел на гонца, и его взгляд был тяжел и спокоен.
— Один?
— Нет… — Лука снова сглотнул, — с ним несколько человек. Из его селения, что в лесу. Смотрят… зло. И народ уже сбегается, смотрят, шепчутся.
Игорь кивнул, ощущая знакомое холодное спокойствие, нисходившее на него в моменты кризиса. Он больше не удивлялся. Это была его новая, неприкрытая реальность. Реальность, в которой за каждую одержанную победу, за каждый шаг вперед приходилось платить новой, неожиданной угрозой. Политикой, религией, завистью.
— Хорошо, — тихо, но четко сказал он. — Иду.
Он спустился с башни, чтобы встретить лицом к лицу свое прошлое. И понять, в какую именно форму это прошлое решило воплотиться в его сложном, опасном и таком хрупком настоящем.
*** ******
Он пришел в Гнездо не как победитель, не как проситель, а как тень. Тонкий, высохший, облаченный в выцветшую черную рубаху, жрец по имени Стрибог (Игорь узнал его имя позже) появился на улицах города на рассвете, когда туман еще цеплялся за остроконечные крыши полуземлянок. Он ступал бесшумно, его кожаный посох не стучал по земле, а лишь мягко увязал в грязи. С ним были трое — двое молодых, туповатых детин с фанатичным блеском в глазах и старуха с лицом, похожим на сморщенное яблоко, чей взгляд, казалось, видел не людей, а только духов и знамения.
Они не пошли к Рёрику или Хергриру. Они растворились в славянских «концах», среди своих, как вода в сухой земле. И началась их работа. Тихая, ядовитая, как протекающая крыша, подтачивающая стропила изнутри.
Игорь впервые почувствовал неладное, когда зашел в кузницу к Булату. Воздух здесь, обычно наполненный гулом работы, звоном металла и бранью, был непривычно напряженным. Несколько ремесленников стояли в стороне, перешептываясь, и замолкали, едва завидев его. Булат сидел на наковальне, сжимая в своих могучих, покрытых ожогами руках обломок топорища, к которому все еще была прикручена стальная
