ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества - Алексей Рассказов
Он вышел к реке. Вода была чистой, пугающе прозрачной, без радужной плёнки мазута, без следов цивилизации в виде пластиковых бутылок или ржавых банок. На мелководье, в лунной дорожке, замерла стайка рыб. Не привычных окуньков или плотвы. Это были рыбы с крупной, темной спиной и странной, почти квадратной формой головы. Он присел на корточки, всматриваясь в воду. *Сом? Нет… похоже на подуста. Или что-то вроде того.* Вид, который он видел разве что в учебниках по ихтиологии, в главах про ископаемые или реликтовые формы. Рыба, которая в его время уже давно не водилась в таких местах, будучи вытесненной, выловленной, отравленной.
Никаких следов человека. Ни тлеющих углей кострищ, ни втоптанных в грязь окурков, ни обрывков полиэтилена, поблёскивающих на траве. Ничего. Абсолютная, девственная, безразличная чистота. Такая, какой она не была уже много столетий.
Он прошёл вдоль кромки леса, словно призрак, заглядывающий в чужое окно. Деревья-великаны, дубы и сосны, которым на вид было по несколько сотен лет. Ни следов пилы, ни затесов, ни обугленных подпалин. Лес стоял таким, каким он был тысячу лет назад, — могучим, самодостаточным, полным своей собственной, незнакомой жизни.
Он остановился, глядя на свои руки. Руки инженера. Руки, которые умели программировать ЧПУ, собирать сложные механизмы, читать электронные схемы. Бесполезный багаж. Здесь ценность имели совсем иные навыки. Умение добыть огонь без зажигалки. Соорудить укрытие из веток. Найти съедобный корень. Не умереть от банальной простуды или глотка некипяченой воды.
Он достал из кармана книжку. Потрогал шершавую, влажную от ночной росы обложку. «Древняя Русь в свете археологических источников». Ирония судьбы была горькой, как полынь, которую он сейчас чувствовал. Он читал её как увлекательный роман, побег от скуки буровой. Теперь она могла стать его единственной инструкцией по выживанию.
Он раскрыл её на случайной странице. Глава «Раннеславянские поселения Поднепровья. VIII–X вв.». Его взгляд упал на абзац: «…основу рациона составляли просо, ячмень, рыба, добытая на промысле, мясо диких животных…»
Поднепровье. Значит, если его расчёты хоть как-то верны, и если эта книга теперь его единственный компас… он где-то здесь. В лесостепной полосе. В сердце будущей Киевской Руси. Но какой Руси? Если звёзды не врут… то до её образования ещё столетия.
До Рюрика. До Вещего Олега. До крещения.
Эпоха, о которой почти ничего не известно. Эпоха легенд, мифов и безжалостной, ежедневной борьбы за выживание.
Он закрыл книгу, ощутив её вес — вес не бумаги, а знаний, которые теперь стали вопросом жизни и смерти, и сунул её обратно в карман. Теперь это была не отдушина. Это был справочник. Возможно, единственный в своём роде.
Солнце уже начинало подкрашивать восток бледной, размытой полосой, растворяя в себе самые яркие звезды. Ночь отступала. А с ней отступала и относительная безопасность темноты. Ночью было холодно, но днём его могли обнаружить. Кто? Волки — это полбеды. Хуже — люди. Люди, для которых он будет чужаком, диковинной вещью или врагом.
Он посмотрел на реку, на её тёмную, медленную воду. Вода — это путь. Во все времена люди селились у воды. И если он хочет выжить, ему нужно найти людей. Цивилизацию. Пусть примитивную, жестокую, несущую новую смертельную угрозу, но дающую шанс.
*Ладно, Стрельцов. Диагноз поставлен. Ты в глубокой жопе. План действий: идти вниз по течению. Искать признаки жизни. Сохранять силы. Не привлекать внимания.*
Он потрогал рукоять ножа в кармане, потом — твёрдый корпус зажигалки. Его высокотехнологичное прошлое сжалось до этих двух предметов и полпачки сухарей.
Сделав последний глоток ледяного, чистого воздуха, который теперь казался ему воздухом другой, чужой планеты, он ступил на мокрый от росы песок берега и пошёл. Вниз по течению. Навстречу неизвестности, которая была страшнее любого выброса или обрыва обсадной колонны. Он шёл, и каждый его шаг отдавался в сознании глухим эхом, словно он шагал не по песку, а по хрустящим костям истории, в которую его забросила чужая, неумолимая воля.
*** *** ***
Солнце, поднявшись выше, выпарило ночную прохладу, превратив воздух в густую, влажную духоту, которую невозможно было вдохнуть, можно лишь проглотить. Непробиваемая ткань комбинезона, еще вчера спасавшая от ледяных когтей охотского ветра, стала неподъемным, липким саваном. Ноги гудели от усталости, наливаясь свинцом с каждым новым шагом. Язык, распухший от жажды, прилип к шершавому нёбу. Игорь шел уже несколько часов, но река, извиваясь капризными, бесконечными петлями, не открывала ни малейшего признака людей. Только лес — немой, равнодушный и бескрайний, давил на психику своей первозданной мощью.
Мысль свернуть вглубь, поискать тропу, уже начала вызревать в его сознании, когда нога, ступив на подгнивший валежник, громко хрустнула. Звук, казалось бы, рядовой в лесу. Но после него наступила мертвая, звенящая тишина. Птицы разом смолкли, будто по команде.
Игорь замер, инстинктивно прижавшись спиной к шершавому, смолистому стволу сосны. Сердце, привыкшее к ровному ритму машин, заколотилось в животном предчувствии беды. Неужели волки? Снова?
Из-за густой стены ольхового подлеска, метрах в двадцати, послышался резкий, отрывистый щелчок — ветка, сломанная не случайно, а намеренно.
Потом — еще один. И еще.
Из-за деревьев, словно тени, материализовались три фигуры. Они вышли не спеша, с молчаливой, хищной уверенностью, перекрывая ему путь вдоль берега. Это не были волки.
Люди.
Первая мысль — дикая, иррациональная радость, ударившая в виски. Он не один! Цивилизация!
Но эйфория испарилась, не успев согреть, вытесненная леденящим душу реализмом. Эти люди не походили ни на кого, кого он видел раньше. Не на актеров в историческом кино, не на ухоженных реконструкторов на городском празднике. Они были… настоящими. Слитыми с этой землей, как корни деревьев.
Грязные, спутанные в колтуны волосы, лица, покрытые многослойной коркой пота, засохшей грязи и сальной жирности. Одеты в грубые, посконные рубахи навыпуск и порты, заправленные в обмотки на ногах. От них тянуло тяжелым шлейфом — дымом холодного костра, кислым потом, немытым телом и перебродившим хлебом. Но главное — оружие. Не бутафория. У одного через плечо была перекинута секира с длинной, просмоленной рукоятью, лезвие которой покрывали бурые пятна. У другого — короткое, широкое копье с толстым, заточенным наконечником. У третьего, самого крупного, на поясе висел тяжелый нож в деревянных ножнах, а в жилистой руке он сжимал дубину, утыканную ржавыми, кривыми гвоздями.
…Их глаза, узкие, привыкшие щуриться на солнце и ветер, скользнули по его фигуре, задержались на нелепом, кричаще-оранжевом комбинезоне. В них не было ни любопытства, ни страха. Только холодный, практичный расчет, изучающий диковинного,
