Товарищи ученые - Петр Алмазный
— Это вы опять насчет того, чтобы я зашел? Зайду. Обещал — сделаю.
— Да, да, зайти… Конечно! Заходи. И чаем угостим, и всяким разным…
Он проборматывал это так, что ясно — не в том суть. А к сути почему-то прикоснуться не решался.
Тогда его подстегнул я.
— Слушайте, Ипполит Семенович, — начал я вкрадчиво, — я к тому нашему разговору, помните? Вчера.
— Конечно! — воскликнул он как-то чересчур, чуть не вздрогнул. — А что⁈
— Только это между нами! Строго.
— Конечно! Конечно, понимаю. Могила!
— Даже так? Ну ладно. Что-то мне не нравится возня вокруг гибели этого Кленова. Пашутин меня расспрашивал с пристрастием, теперь еще некоторые частные лица лезут с расспросами…
— Кто⁈ — так и вскинулся начснаб, словно его шилом снизу ткнули. — Кто расспрашивал?
Я сделал изумленное лицо:
— Господи, Ипполит Семенович⁈ Что это с вами?
Он смутился:
— Да нет, нет, Максим, это я так… За дочку волнуюсь, переживаю.
— Так и я о том же. К ней могут начать липнуть, выпытывать. Строго между нами, Ипполит Семеныч: кому-то очень интересно это знать. Зачем? Понятия не имею! Но лезут. Лезут в это дело.
— Так кто? Я и спрашиваю: кто⁈
— Например, Костя Федоров, — сочинил я.
От этого ответа снабженец точно остолбенел. Как будто совсем не это рассчитывал услышать.
— Кто⁈
— Федоров. Константин, — повторил я. — Что, не знаете такого?
— Нет, — обалдело произнес Кондратьев, но тут же спохватился: — А! Это москвич-то? Из четвертого?
— Он самый.
Собеседник вновь впал в ступор непонимания.
— Что такое, Ипполит Семенович?
— Да странно как-то… Ему-то зачем, Косте этому?
— Не знаю, зачем. Но вам за Аэлитой нужен теперь глаз да глаз!
— Ни-ни-ни! — затрепетал папаша. — Глаз не спущу! Она же у меня одна! Вот ведь история, а⁈ Здесь ведь казалось бы, тишина да покой, вовсе ничего происходить не должно, а тут такой переполох!
— Ну, пока еще переполоха нет, слава Богу, но бдительность необходима.
— Это в первую очередь, в первую очередь! — горячо заверил вдовец, но я по глазам угадал, что думает он уже о чем-то другом. И не дал ему отмолчаться:
— Еще что-то хотели сказать?
Ипполит Семенович начал скрести ногтем левую бровь. Замычал:
— М-м…
— Ну? — подстегнул я. — Да не смущайтесь вы, дальше меня не пойдет, да я и любую информацию готов воспринять. Самую невероятную! Думаю, меня уже ничем не удивишь.
— Гм! Да понимаешь, Максим… Вот в прошлый раз мы вспомнили случай с шофером, который разбился. В семидесятом году, помнишь?
— Конечно. И что?
— И я теперь только начинаю соображать одно дело… А! Нет. Пока нет. Чепуха! Надо еще… Все, пойду! Пойду! Бывай здоров!
После этой странной тирады он и вправду начал откланиваться.
— Погодите, Ипполит Семенович…
— Нет, нет! Потом. Побегу!
— Ладно, — сказал я, удивленный. — Помните насчет Аэлиты.
— А как же! Обязательно! Не забуду!
И вправду почти убежал — быстро, вприпрыжку засеменил в сторону дома. А я, продолжая удивляться, продолжил путь к себе. Что произошло с Кондратьевым? Какая муха его укусила?..
Володьке я пока ничего говорить не стал. Но когда мы после ужина, наконец, оказались в своей комнате, заговорил о другом:
— Итак, Владимир Юрьевич! Завтра у нас ответственный день.
— Пойдешь за этим сказочным дневником?
— Сам ты сказочник! — беззлобно отругнулся я. — Завтра многое должно решиться. И вот что, Вовчик! Завтра собираться не будем. Если за мной следят — то сообразят, что у нас какой-то сбор. Поэтому просьба у меня такая: ты обзвони всех наших, объясни ситуацию. Возьми все это на себя. И вы все где-то пол-восьмого вечера подходите к третьему жилкомплексу. Только незаметно, по-одному.
Это я успел продумать заранее. Третий жилой комплекс находился не сказать, чтобы на отшибе, но его окружали такие живописные заросли берез, рябин, черемухи… Словом, настоящая роща. Место тихое, почти безлюдное. Спрятать там что-нибудь — самое подходящее дело.
Вовка вполне проникся детективной задачей:
— Ага… А как нам быть незаметными?
— Ну, это нетрудно! Будьте в ближайшем подъезде, наблюдайте оттуда. Все видно! Заходите туда по одному, как будто каждый по своим делам. Смотри!
Я взял бумажку, ручку, набросал схему местности. Дома, проезды, тропинки, заросли.
— Представил?
Вован кивнул. Пространственное воображение у него было хорошее, я давно в этом убедился.
— Ну вот, смотрите отсюда. Между первым и вторым этажами. Все у окна не маячьте, один кто-то пусть будет. А вот если этот наблюдатель заметит, что за мной кто-то устремился…
— То устремляемся мы.
— И чем скорее, тем лучше. И победа за нами!
— Легко сказать! — проворчал Вовка.
Я и сам это понимал, что это нелегко. Но бывает, что идти на обострение необходимо. А кроме того, предчувствие удачи, лихого, дерзкого хода событий — это было, поджигало, заводило изнутри, как будто во мне вдруг включился внутренний реактор, начал вырабатывать энергию.
И спал я с этим чувством. Снилось то, что трудно описать: скорость, бег, полет через какие-то пространства, где мелькало нечто, чего не успеешь разглядеть. И это хорошо.
И весь рабочий день, который вновь прошел в «подземке» — мы монтировали сложный, не дававшийся нам узел — я провел с этим лихим и задорным чувством, похожим на азарт спортсмена перед выходом на ринг, на поле, на помост. И задержался на работе. Не в «метро», а в лаборатории, сказав Мартынюку, что наш монтаж может послужить темой для статьи в специальном журнале — что совершенная правда. Это увлекло, а завлаб меня поддержал прямо двумя руками.
Таким образом я от души поработал, на самом деле контуры статьи начали вырисовываться… Прямо не хотелось отрываться от наброска, но вот и время поджало. Я поскорей все запер, закрыл, опечатал, ключи сдал вохровцу и быстро пошел по вечереющим улицам.
Странное чувство: если я все верно просчитал, то сейчас должен находиться под наблюдением двух противоположных сил. За мной должен следить враждебный глаз, а потом я буду находиться под дружеским присмотром. Осознание второго вселяло уверенность, а от первого вовсе не было тревоги, вообще чего-то пугающего. Напротив, я чувствовал особенный кураж. Смотрите? Наблюдаете? Ну-ну!
При этом все мои действия были рассчитаны именно на них, наблюдающих.
