Только вперед! - Денис Старый
Сразу, как я увидел эту крепостную «элиту», то ужаснулся предположить, как же будут выглядеть те, кого следовало бы отнести к селянской бедноте. Эти-то были одеты в безразмерную одежду. Вместо поясов подпоясывались верёвками. Рубахи имели хоть бы и без пятен, но словно грязные, серые. Штаны также казались безразмерными, или размеров так на пять больше нужного. И ни одного мужика не было с пухлыми щеками.
— Вот я нынче подумаю, что всё у вас хорошо, да с такой уверенностью и поеду в свой барский дом. И ничего доброго для вас не сделаю, — начиная раздражаться отсутствием диалога, говорил я. — А разве же не вижу, что живёте вы в худых домах. Разве не замечаю, что дети ваши босые и голые бегают. И даже девки, которым уже скоро под венец идти, и те одёжи доброй не имеют.
— Извечно так было ж. Токмо старики и бают, что ещё при их дедах жилось лучше. А мы привыкшие, — говорил всё тот же мужик в сапогах и в картузе. — Если барин, подсобишь с зерном, как бы дети с голоду не помирали по весне. Да кабы до первой травы дожить, и молиться за тебя будем пуще прежнего.
Мда… Борец за социальную справедливость внутри меня взвыл. Хотелось прямо сейчас отдавать указания, чтобы открылись два хлебных амбара, оба наполовину полные. И чтобы раздать всё то, что имеется в моей усадьбе.
Но эти дурные мысли я из головы выкинул. История и элементарные примеры человеческой жизни говорили о том, что за просто так давать ничего нельзя. Что вместо рыбы надо всегда давать удочку. Хотя сперва нужно накормить рыбака, чтобы он имел силы до рыбного места добраться. И вот этих убогих кормить и кормить.
— Управляющий говорит, что виды на урожай добрые. И будет на то моё указание, как бы зерно сохранить до весны. Голода не допущу! — говорил я, строго смотря на Густава Зейца. — Но я от вас, крестьяне, многое возьму.
Начались вздохи разочарования и шевеление среди прибывших мужиков. Подумали, наверное, что барин их и позвал для того, чтобы назначить новые повинности и подати. Не верят наши люди в доброе. А верить нужно. Иначе жизнь серой покажется. Без добра-то никак!
— Не стану я обирать вас, более того, денег положу на всех, как бы начать строительство хат крепких. Но повинны вы мне будете дать свою верность, веру в то, что я буду говорить вам и что вы повинны будете делать.
— Так ты, барин, скажи нам, что повинны делать. Мы же завсегда… — неожиданно произнёс один из мужиков с заднего ряда.
Было видно, что его начали одёргивать за рубаху соседи. И этот факт дал мне возможность несколько иначе посмотреть на собрание людей. Я понял, что тот мужик в сапогах то ли запугал остальных крестьян, то ли посчитал, что он главный среди крепостных. При этом не уточнив у меня, так ли это. И мужики будут молчать, предоставляя слово лишь только одному.
Да и ладно, если тут только нет запугивания и прямого насилия со стороны единственного говорящего селянина.
Кроме того, могли же и договориться, кого выставлять. Этот, например, мог считать знатоком этикета. Или казаться крестьянам златоустом, способным уговорить меня на что-то. Но, как видно, нашелся тот, кто пошел против системы.
— Выйди сюда! — сказал я и махнул рукой в сторону молодого крестьянина, посмевшего нарушить договорённости собравшихся.
Виновато посмотрев на мужиков вокруг себя, пожав плечами, мол, не хотел, но получилось, парень вышел.
Да, скорее, это был не молодой мужчина, а парень. Хотя в этом времени шестнадцать лет — это уже возраст совершеннолетия. А парню было как бы не под двадцать. Но он был щуплым, сильно молодо выглядел, невысокого роста даже по сравнению с низкорослыми мужиками.
— Кто таков? — спросил я.
— Афанасий, Ивана сын, — сказал парень, будто бы только что признался в злостном преступлении.
— Скажи, Афанасий, о какой жизни ты бы мечтал? — спросил я.
Парень задумался. Обернулся на своих товарищей. Те не осуждали. Может даже сочувствовали парню, что полез в огонь. Это я, словно бы горящая головешка. Иначе чего меня так опасаться.
Если честно, то мне было безразлично, о чём именно мечтает молодой крестьянин. Мне было важно, в чём состоит предел ожиданий крепостных. Понять, что я могу такого сделать, чтобы крестьяне удивились и были по гроб жизни обязанными.
— Дом добрый с печью каменной… — набравшись духа, стал говорить парень. — Забор кабы был. Но не тын, а с досок. Корову… Да, корову — то по-первой…
И не было в его мечтах ничего неосязаемого. Всё материально. Дом, печь, о корове мечтал, о хорошей сохе, даже не о плуге. Посчитал, что плуг — это уже не реально. О лошади тихо, чтобы не спугнуть и чтобы не высмеяли фантазера.
— Кабы еще косу добрую да два топора. Ну и жену справную, работящую, и такую… — мне показалось, или парень только что намеревался показать, какие именно груди должны быть у его жены. — Всё, а более ничего и не надо.
Я усмехнулся. Насколько же приземиста и насколько минимальна мечта у молодого мужчины. Что же говорить за тех, которые уже прожили жизнь? У них и мечтаний, наверное, нет. Они смирились.
— Рассчитай, сколько будет стоить всё то, что перечислил этот мужик, — обратился я к управляющему на немецком языке.
Немец деловито кивнул.
Но я сам представил примерную сумму, во сколько обойдётся реализация мечты Афанасия, Ивана сына. На одну семью выходило и не сильно много. Примерно до пятидесяти рублей. Без коня только. Тут может быть по-разному. Однако, если посчитать, сколько семей у меня в крепостных, то сумма выйдет очень существенная, это если облагодетельствовать всех за раз.
После нехитрых подсчётов, учитывая то, что у меня чуть больше четырех сотен семей в крепости, выходит очень приличная сумма. Двадцать тысяч рублей вложить в своё поместье я пока даже морально не готов. Максимум, что я могу сейчас вложить в улучшение условий жизни крестьян — это четыре тысячи.
— Рассчитывать будем: одна корова — на два двора. У кого корова есть — тому достанется две свиньи. Один пахотный конь — не менее, чем на три семьи… — стал я перечислять те минимальные нормы, которые я собрался установить в ближайшее время в своём поместье.
