В дивизионе - Алексей Дягилев

После такой кровавой разборки иду умываться, и только возле бочки с водой чувствую, как я устал. Адреналин схлынул, и кожу на сбитых костяшках засаднило. Казанки-то хрен с ними, заживут, но когда я, скинув бушлат, стал умывать лицо, из рассечённой брови закапала кровь. Всё-таки этот Кинг-Конг меня зацепил, хоть и вскользь. Отбитые предплечья и рёбра также побаливали, и это при том, что удары наносились через слой ваты. Резкий маймул, да и боли почти не чувствовал, пока я ему окончательно кукушку не стряс. Всё-таки голова у него слабым местом оказалась, да и удар он держать не умеет. Попадись ему такой же тяж или полутяж на ринге, уделал бы за милую душу. Это я спортсмен-любитель и убийца поневоле, а настоящий профи с ним бы легко справился. Стоп! А чего это он такой нечувствительный к боли сделался? Ведь когда его мужики сапогами мутузили он сначала ругался, а потом начал верещать и скулить. Да и пинали его в основном под жопу и по ногам, спину прикрывал ватник, а голову он руками закрыл, как только упал, так что по морде лица ему не сильно и досталось. Под наркотой что ли? А где взял? Не морфием же он укололся. Герыч и кокс тут тоже не в ходу, да и где его взять на фронте. Колёса? Экстази? Рановато для них. Но какие-то таблетки с наркотой тут выпускают. Не свечку же от геморроя он заглотил? Продолжаю я размышлять, промокая рассечённую бровь носовым платком. Хотя немцы да, они те ещё химики, первитин, танковый шоколад, ещё что-то… Точно. Первитин. А вот это надо проверить.

Когда я вошёл в амбар, Маймуло уже очухался, а кто-то из сердобольных самаритян прислонил его спиною к стене возле выхода. Говорить он не мог, а только яростно сверкал глазами, в расширенных зрачках которых отражалась бездна. Кровь из сломанного носа уже не текла, а двумя струйками запеклась на небритом подбородке. Я хоть и не доктор, но признаки того, что клиент находится под наркотой заметил. Зрачки расширенны и зверский оскал во всю перекошенную харю — что-то типа дебильной улыбки.

— Жрал этот гад что-нибудь из этой коробочки? — потреся алюминиевую, с затёртой надписью тубу, спрашиваю я у Удальцова.

— Да. Сказал, что валидол, от сердца. — Пояснил боец.

— Ясно. А чего стоим? Кого ждём? Садитесь жрать пожалуйста. И уберите это со стола, с глаз долой, — показываю на рюкзак Гургена. — Следаки придут, сами пускай со всем этим дерьмом разбираются. Так что жрите, успевайте, пока есть возможность.

После завтрака докладываю по команде о происшествии и, отправив первую смену на наблюдательный пункт, иду в расположение хозотделения получать оружие и недостающее снаряжение, чтобы было чем от следаков отбиваться. С собой беру только Баранова. Мало ли что, вдруг старшина нагрузит так, что одному всё не унести. Свой вещмешок оставляю в располаге, переложив второй вальтер в левый карман шароварных штанов, а гранаты с патронами и запасные магазины распихав по другим карманам. Вот теперь я точно готов ко всему. А то из Баранова охранник аховый, шашкой он много не навоюет.

Как рассказал мне сопровождающий, мы жили в Варваровке 2-й, а хозяйственное отделение расположилось в Варваровке 1-й. Вот мы туда и направились, перейдя на соседнюю улицу.

— Звать-то тебя как, боец? — завязываю я разговор.

— Олег. — Отвечает мне парень.

— А чего тебя в коноводы определили? Деревенский? Неграмотный? — выясняю я его биографию.

— Да нет, городской. Десятилетку в прошлом году закончил.

— А учился как? Считать, писать умеешь? Алгебру, геометрию, физику знаешь? — продолжаю допытываться я.

— Я вообще-то школу с серебряной медалью закончил. — Слегка надулся Олег.

— А что за дебил тебя в коноводы определил? Тебе же прямая дорога в топо-вычислительный взвод, раз ты такой умный, да ещё в артиллерию попал. — Снова удивляюсь я.

— Вот потому и определили, что шибко умный. Поначалу вообще в хозотделение хотели списать. — Жалуется Олег.

— И чёжь тогда не списали?

— А нашему старшине шибко вумные, но честные тем более не нужны. Потому меня и при штабе оставили, но Гургенидзе на перевоспитание отдали. — Вздыхает парень.

— Давно в дивизии?

— Месяц уже. А ещё ни одного фашиста не убил. — Сжимает он кулаки.

— Убьёшь ещё. Какие твои годы. — Заканчиваю я разговор, так как мы пришли.

Проверив мои документы, старшина сверился с аттестатом и навалил на прилавок за которым сидел кучку всякого барахла непонятного срока носки, положив сверху кавалерийскую шашку.

— Шинель брать будешь? — Оглядев меня с головы до ног, сразу приметил он новый ватник.

— Давай. — Не стал отказываться я. Всё-таки спать в шинельке теплее, она и матрас и одеяло.

— Ватник сымай. — Приносит он кургузую, порыжевшую от глины шинель, снятую явно с прошлогоднего покойника.

— Это всё? — поворошив кучку несвежего барахла и вытащив ржавую шашку из ножен, интересуюсь я.

— Всё. А что ты ещё хотел? — удивляется благодетель.

— Автомат. Мне как командиру разведотделения он положен. — Начинаю я с малого.

— Ишь, чего захотел! Автоматов мы с момента формирования не видали. Винтовку могу дать. — Потирает он пальцы правой руки интернациональным жестом, типа — позолоти ручку.

— Давай. За мной не заржавеет. — Обещаю я. Проверяю как ходит затвор у принесённого ствола и навожу оружие на старшину. — И чего ты мне подсунул? — Продолжаю я разговор. — Как же из такой винтовки друга твого — Гургена мы перед строем расстреливать будем? У неё ж ствол кривой.

— А что с Гургеном⁈ — тут же напрягся старшина.

— Да ничего… Хорошего. — После театральной паузы, во время которой продолжаю изучать оружие, беру я на голый понт прижимистого хохла. — Следак из военной прокуратуры им сейчас занимается. — Так что не с кем тебе будет скоро гешефты крутить, старшина. — Передаю я винтовку Олегу.

— Да не было у меня с ним никаких дел! — возмущается старший сержант.

— А это ты не мне, а следаку будешь объяснять. Винтарь на бойца моего оформишь, а мне карабин подгони. Да и насчёт автоматов